Толстой, большего человека мы ценить не можем, ибо мы не видим того, что он больше нас – так и я не ценил Катерины, когда это было нужно. Зато сумел оценить ее тогда, когда от этого уже не было прока; стало быть, и я с годами стал больше? Быть может, и так. Быть может, и так!

– Вероятно, мой ответ прозвучит теперь не совсем уместно. – Произнесла наконец Катя, не глядя на меня. – Но… дело все в том, что я не могу себе представить того, чтобы я долго жила вне нашей страны.

– Но ведь у нас все так плохо! – Артур не удержался, а ведь я отдельно разговаривал с ним и просил не давить на Катю в эту поездку.

– Скажем, не все так плохо. – Поправил его быстро Леша. – Но в Европе намного лучше. Пенсии высокие, пособия тоже. Профсоюзы хорошо работают, следовательно, человека выгнать с работы сложно, это особенно важно с возрастом. У нас в сорок лет уйдешь с работы – новую, быть может, не найдешь уже.

– В регионах безумно низкие зарплаты. – Заметила Валя.

– Нет свободы слова. – Вторил ей Артур.

– А где она есть? – Засмеялась Катя, но никто не понял ее возражения.

– Нет демократии, нет возможности сменить президента. Установилась порочная монархия, так скажем. – Вновь заметил Артур.

Все мы словно сговорились и теперь смотрели на Катю с любопытством. А ведь знали, что так нельзя, что это навредит нашим отношениям и мне, в частности, но удержаться не могли, даже я не мог, потому что на нашей стороне была правда. Катя переводила взгляд с каждого из нас, загадочно улыбаясь чему-то; казалось, она находила наш сговор забавным. Но неужели наши доводы, столь важные, столь существенные, не подействовали на нее? Ведь она сама была родом из глубинки, однажды опустошенной, разоренной старыми властями и забытой новыми! Наконец Катя ответила:

– Видимо, это то, что у нас, у русских, называется «любовью».

Артур всплеснул руками от негодования.

– Неужели тебя совсем не волнует, что здесь реально намного лучше жить нормальному человеку?

– Если женщина любит мужчину, а вы ей предлагаете полюбить другого, оттого только, что у него кошелек больше, то что это будет за женщина, если она поддастся на ваши уговоры?

– Это совершенно несопоставимые вещи! Любить родную страну можно и на расстоянии, это тебе не женщина или мужчина.

– Да, наверное, ты прав, а я – нет, Артур. Но все же я останусь при своем мнении.

Так странно было наблюдать за ними: Паншоян негодовал, пыхтел, сверкал глазами, а Катерина была спокойна и даже равнодушна, но при том изумительно тверда, так стойко держалась за свое ошибочное мнение, что все мы, и я в том числе, не могли понять причины ее стойкости. Что, что заставляло ее думать так, как она думала, что заставляло говорить так, как она говорила? Я не верил, что дело было только в одной любви; этого было мало. Ведь бросала же она меня из-за доводов рассудка прежде, могла оставить и Родину точно таким же образом, стало быть, она что-то недоговаривала, будто утаивала от нас. Но что, что это было? И зачем мне и другим было знать это? Позже вечером меня осенило: я хотел понять и узнать, чтобы угадать, какие доводы нужно разбить, чтобы переубедить Катю. А она словно нарочно утаивала свои истинные мысли, тем самым охраняя их от нашего вмешательства.

Воспользовавшись минутой, когда она ушла в туалет, я попытался образумить своих друзей.

– Послушайте, я же просил, ну не давите вы с этой темой. С каким трудом удалось уговорить Катю поехать сюда, а вы будто намеренно даете ей понять, что не любите ее, действуете ей на нервы.

– Мы не любим? – возразил Леша, улыбнувшись. – Почему ты так решил? Это просто… идеологические разногласия, вот и все.

– Сашка, да что ты говоришь? – У Артура, как это постоянно с ним бывало, вдруг совершенно переменилось настроение, из настороженного и сердитого оно стало благодушным и веселым, а на лице его показалась счастливая улыбка. – Неужели по этим глупым спорам ты решил, что мы плохо относимся к твоей девушке? Вздор! Наоборот, мы, если хочешь знать, обожаем Катю и всех таких же русских, как она, за их упрямство и непоколебимость.

– Артур, ты, по-моему, заговорился! – Засмеялась Валя, вместе с ней улыбнулся и Леша, решив, что она угадала, а Паншоян в столь свойственной ему манере переключился на любезность и готов был забыть все то, что говорил прежде.

– Нет-нет, я не шучу и нисколько не подхалимничаю! – Со странным восторгом воскликнул Артур.

– Можно поподробнее про «обожаем Катю»? – Спросила Лена не без ехидства, толкнув Артура под локоть.

– Да я вовсе не о том! Прекрати! Представьте: я точно знаю, что не буду жить в России, знаю, что сделаю все возможное, чтобы не жить в ней. Но когда я уеду, там останутся мои родители, братья, сестры, вся родня, потому что у них нет такого образования и профессии, как у меня, они не могут так же легко переехать и устроиться жить в чужой стране. При всем желании я не смогу увезти их всех… Обладая этим знанием… что с ними останутся такие вот… пусть твердолобые, но честные люди, как Катя, знать, что многие из молодежи, одаренной или не очень, но все же, никуда не собираются – от этого спокойнее на душе.

Последние слова Артур произнес настолько серьезно, угрюмо даже, что я, должно быть, впервые так проникся мыслью своего вспыльчивого друга. Удивительно было то, что об этом успел подумать Артур, а не я или Леша. Наверное, Паншоян уже вовсю рассматривал предложения по работе за границей и подсознательно давно жил на чемоданах. Быть может, поэтому он не искал серьезных отношений и постоянно менял девушек?

Мы вернулись домой в девятом часу, я замешкался у калитки, а затем шепнул Кате на ухо, предложил немного задержаться в небольшом саду перед домом.

– Посмотри, какая звездная ночь. – Сказал я, задирая глаза к темному покрывалу неба, усеянному крошечными самоцветами, искристыми и удивительно покойными.

Это далекое воплощение незыблемой вечности и неизменности природы вещей отчего-то возмутило во мне тревожные, невеселые ощущения, но состояние это продлилось всего несколько мгновений, а затем дверь третьего этажа открылась, и к нам спустились одетые в легкое пальто Бенуа и Симона. Серебристо-черные волосы их светились в темноте.

Легкие снежные хлопья незаметно устилали каменную тропинку, пустые клумбы и ветви яблонь и каштанов, но ветра совсем не было, отчего было тепло и не зябко.