встреча, — закончил юноша, думая, как бы не сболтнуть лишнего. За несколько дней с Трелони он понял, что люди в его окружении произносят исключительно то, что нужно было услышать мужчине. Альберт смерил его уничижительным взглядом.

— Да? Если Вы говорите о встрече с господином Аргутинским и его товарищами, то о ней я и сам помню, единственный вопрос: вы-то откуда об этом узнали? Письмо пришло мне пару часов назад и было зашифровано.

— У меня другая встреча, и я Вас предупреждал, — настаивал Грейвз, начиная злиться.

— Ну, раз так, то не тратьте время на оправдания, — ответил мужчина, легко махнув рукой. — Просто подумайте, что Вы можете упустить в таком случае.

— Что?

— Ну, Вы пропустите встречу с князем, от которой могут зависеть дальнейшие последствия нашего с Вами пребывания в России. Для кого-то из нас эта русская рулетка может раскрутиться слишком быстро, — задумчиво вздохнул он. Грейвз задумчиво переминался с ноги на ногу, чувствуя себя школьником у доски, как будто ему нужно было выбрать между «а» и «б», а условие задачи он проспал. Трелони, видимо, решил облегчить его страдания и снисходительно улыбнулся.

— Я предоставлю Вам запись нашей встречи. Омут памяти или стенографию?

— Омут… — кивнул Персиваль.— Зачем Вы мне помогаете? Вам же выгоднее все сделать самолично, забрать все лавры, палочку и Грин-де-Вальда и уехать?

— Не подавайте хороших идей, Перси, — усмехнулся Трелони. — А что до того, что Вы перечислили… я простой человек, и для меня одного тут слишком много задач. Тем более, Вы способный молодой человек, а так приятно иметь у себя в должниках будущего главного мракоборца МАКУСА, — оскалился он. — Вы поймете это, когда в будущем возьмете себе протеже, — и кивнул, еще одной улыбкой скрепляя слова, как печатью.

Эти его улыбочки в некотором роде выбивали землю из-под ног, и даже такой упрямый и уверенный человек, как Персиваль Грейвз, начинал испытывать сомнения, как будто он пропустил какой-то важный ход и, прокладывая свою линию, сыграл на руку Трелони. Но в чем была эта осечка — он не мог знать до тех пор, пока игра не будет доиграна до конца.

«Все мы стоим на шахматной доске, кто-то важен, а кто-то — пушечное мясо. Всем нам говорят, что мы действуем во имя лучшей цели, и, успокоенные этим, мы позволяем играть собой, наплевав на мораль. На самом деле, спросите солдата, зачем он идет на войну, и он скажет, что так нужно, потому что ему приказали, потому что кто-то сказал, что по-другому никак. А какое тому другому дело до того, сколько пешек провалится в пропасть, если цель будет достигнута, а в запасе будет еще столько же пешек, мягких и послушных, только скажи им правильные слова? Вот что я скажу Вам, мистер Грейвз, хотите изменить мир к лучшему — соберите свои благие намерения в кулак и постарайтесь не растерять, пока будете добираться до вершины, а уж там у Вас будет все, чтоб воплотить свои планы. Просто… постарайтесь остаться к тому моменту приливным человеком», — Грейвз прокручивал его слова в своей памяти, когда добирался по мрачным улицам до Чистых Прудов. Благо, было недалеко. Иногда Трелони говорил правильные вещи, не вызывавшие желания начистить ему физиономию, но услышав их Персиваль оставался в замешательстве, пытаясь понять, зачем чопорный британский волшебник тратит время, вкладывая в его голову какие-то философствования. Суть его слов была видна юноше, но, почти ощущая эти слова в своих руках, Грейвз задавался все тем же вопросом: «зачем?»

Какое кому было дело до его таланта или перспектив, если он сам не знал, что будет делать завтра? При мысли, что из него пытаются сделать марионетку, особенную марионетку, кровь Персиваля закипала от гнева, но он, как бы ни скалился и ни рычал, не мог рассмотреть, где нас нашлись и кончались паутинки слов, опутавших его теперь плотным коконом.

От роившихся мыслей начинала болеть голова, и через ритмичную пульсацию жилки над виском пробивалась мысль о Дарье. Грейвз осмотрелся, надеясь обнаружить княжну где-нибудь поблизости, но улица была зловеще пуста. Буквально пару перекрестков назад Москва сверкала и искрилась бьющей через край жизнью, теперь же Персивалю казалось, что он попал на какой-то отшиб, пусть и усаженный цивильными с виду домами. Вот только огни в окнах горели через раз, стекла были плотно занавешены, и то тут, то там появлялись выглядывающие из-за штор мужчины и женщины. Иногда по улице стайками пробегали дети четырех-пяти лет, и вопреки голосу рассудка «это всего лишь дети» Грейвз уходил дальше в тень, чувствуя, как начинают бить тревогу все привитые школой мракоборцев привычки.

На пустыре, под фонарем, стояла плачевного вида баба. Вся во рванье, укутанная в несколько выцветших дырявых платков, едва не трещавших на ее грузном теле, перекатывавшимся волнами при каждом движении, она торговала каким-то варевом из тяжелых железных кастрюль, которые накрывала своими многослойными юбками. Иногда к ней подбегали детишки с плошками, и большой поварешкой она бросала на всю стайку кусок горла или хвоста какого-то животного, происхождение которого теперь установить было невозможно, да и не хотелось бы. Из ее полубеззубого рта доносились зазывания вперемежку с грязной бранью, и на мат народ клевал лучше, чем на цветастые обещания низкой цены. Двери домов приоткрывались, и из них выбегали женщины и девушки с плошками, всклокоченные и едва ли одетые. Грейвз вдруг словно прозрел и вместе со стыдом за свою «догадливость» испытал и облегчение. В Нью-Йорке он, в силу характера и образа жизни в целом, проводил все дни и вечера в шумных районах, где приходится по три драки на улицу. Одни он разнимал, в других участвовал сам; и уж где он чувствах себя, как рыба в воде, как змея в пустыне и как жук в навозе — так это посреди грязных улиц, где жизненный успех зависит от крепких кулаков и зубов.

Он снова