Шрифт:
Закладка:
Я вдруг поймал себя на мысли, что совсем перестал чувствовать их эмоции. Даже ауры разглядеть не мог, хоть и было рукой подать. Да силуэты моих хозяек на фоне освещенных окон смотрелись вполне отчетливо. Но между мной и девчонками словно какая-то стена выросла.
— Что скажешь, товарищ Горбатый? — не придумав ничего лучшего, поинтересовался я у Лихорука. — Как женщин от этой напасти избавлять будем? — Злыдень ведь нечисть древняя, можно сказать, с тысячелетним опытом. Не то, что я — без году неделя ведьмак. Может, и присоветует чего по колдовской части. — И вообще, чего она именно к ним прицепилась? Логичнее было по мне ударить? И кто, мать его, всё это устроил? — Я уже так разозлился, что готов был порвать этого гребанного засранца на мелкие куски. Только вот кто он? И как его найти?
— С-след ос-сталс-ся, — немного подумав, выдал Лихорук. — Чуф-фс-ствую тот ш-ш-е приф-фкус-с с-силы, как тогда ф-ф лес-су…
— Хочешь сказать, что эта та же тварь, что нас с лешим едва не пришибла? — наконец-то стало доходить до меня, о чем толкует злыдень.
— Он, — закивал огромной головой Лихорук, — упыряка! С-сила мертф-феш-шиной так и рас-сит!
— Но как он нас нашёл, Горбатый? — Я пока не понимал, как такое вообще возможно провернуть? И в первый раз не допёр, а сейчас вообще всё стало запутаннее во много раз.
— С-след, х-хос-сяин… — вновь прошипел злыдень. — Ш-што-то, што принадлеш-шало одноф-фременно ф-фам ф-фс-сем… — Как мог старался помочь мне Лихорук. — Ф-феш-ш, или артеф-факт…
— Вещь или артефакт?
Чёрт, я, наконец-то, понял, что могло одновременно принадлежать нам с хозяйками дома. По крайней мере, с Глафирой Митрофановной точно. Проклятый артефакт — та самая пресловутая «рука славы», что подвела меня в самый неподходящий момент. Когда меня ранили в руку, я выронил этот кусок засушенной плоти. Посчитал, что тот уже пришел в негодность, и мне больше не понадобится.
Мне он и не понадобился, а вот моим врагам он очень даже и пригодился. Похоже, они сумели отыскать артефакт, а уже с его помощью вышли на меня и мою семью. Да-да, я уже считал приютивших меня женщин практически родными (а после случившегося (или не случившегося) в общей постели, так и подавно), ибо никого ближе них у меня в этом мире не было.
Но на будущее стоило принять для себя важное правило: не оставлять после себя никаких следов, особенно магической природы. Да и обычных физических следов тоже не следовало оставлять. Ни волосинки, ни ноготка, а, тем более, следов крови.
Еще в своем времени я читал, что в древности даже просто так выбрасывать волосинки являлось строгим табу, чтобы никто не воспользовался ими со злым умыслом. Наши предки в обязательном порядке прятали или уничтожали состриженные, или вычесанные волосы. Женщины, например, набивали волосами подушки, которые впоследствии клались им в гробы.
Кроме того, локоны можно было закопать или бросить в воду. Но чаще всего волосы просто сжигали в печи. Тогда считалось, что на сгоревшие в огне волосы ни один колдун не сможет навести порчу.
Дело в том, что волосы являлись олицетворением здоровья в частности и жизни вообще. Недаром существовали такие выражения как: «волос с головы не упадет» или «жизнь висит на волоске». А где-то в Африке, если я ничего не путаю, у тамошних правителей даже существовал специальный человек, который съедал состриженные волосы и ногти, чтобы их не смогли заполучить колдуны, для своих «черных дел».
Так что вся инфа, которую я считал в своём времени не более, чем «пережитком», суеверием своих темных и необразованных предков, оказалось вполне себе правдивой. Ведь смог же по оброненному артефакту выйти на меня фашистский упырь? Смог! И это — неоспоримый факт, к которому стоило отнестись более, чем серьёзно.
Вот только, как мне моих девчат-то спасти? Кто его знает, что они под действием этого вражеского колдовства вытворят в следующий момент? Время не ждет! А мои дамы так и продолжали бесноваться и поносить меня всяко-разно. Порою от услышанных высказываний, даже у меня привычного к горячему словцу, уши в трубочку сворачивались.
По примеру злыдня, я умудрился выпустить из себя несколько «энергетический нитей», при помощи которых и старался найти брешь в клубящейся вокруг избы колдовской отраве. Но пока ничего путного не выходило.
— Ну, что, Чума, — заорала мамашка, высовываясь в окно по пояс, — хочешь моего сладкого тела? — И она с силой рванула цветастую кофточку, с хрустом оторвав все пуговицы. Ее крепкая и упругая грудь белесо заколыхалась в ночной темноте. — Смотри, какое оно ладное и сочное! — Игриво приподняв груди руками, томно произнесла она, проведя языком по губам. — Без единой волосинки!
— И у меня не хуже! — заорала из соседнего окна Акулина, одним махом сдергивая простенькое ситцевое платьишко через голову. — Даже лучше, пусть и сиськи не такие здоровые как у мамки! Гляди, Рома, гляди! Это все может стать твоим — только выйди, и возьми меня!
— Я первой буду! — заорала из своего окна Глафира Митрофановна. — Я ж мать! Я тебя родила! Мучилась несколько часов…
— И чего? — не отступилась, Акулина.
— А то, — злобно ощерилась «тёщенька», — должна ты мне! По гроб жизни обязана за все те муки, слёзы и за лучшие годы жизни, которые я на тебя потратила!
— Хрен вам, маменька, а не Рома! — Скрутила фигу Акулина и показала её матери. — Мой он! И только мой!
Ага, понеслась душа в рай, — подумалось мне. Насланное вражеским колдуном проклятие набирало обороты, постепенно вовлекая в противостояние близких мне людей. Я видел, как слабенькие искры постепенно превращались в ревущее пламя. Еще немного, и потушить его не удастся — женщины поднимут оружие уже друг против друга.
— Попропуй ударить с-сырой с-силой, — посоветовал мне Лихорук. — С-создай ф-фолну. Ф-фыдуй проклятие из дома.
Легко сказать — выдуй! Еще бы знать, как это делается. Такого заклинания я в веде не встречал — их-там всего-ничего открылось. Но меня уже настолько переполняла злоба, что я просто исторг из
