колхоза гнул хребтину. Вся сила, изворотливость, ум были, первым долгом, нацелены на личную корысть. И на честь колхоза смотрел всегда и прежде всего с высоты своей личной чести. Разумеется, на собраниях речи говорил совсем иные, очень правильные.

Бекбол же по самой природе своей был совсем другим. Сын бедняка и сам бедняк, он с головой ушел в советскую работу, и себя не щадил, и земляков все тормошил, торопил к равенству, к изобилию, к светлой доле. Агабек тоже не был балованным байским сынком. Однако от забот и хлопот толпы старался держаться подальше.

Не сразу Агабек поднял на Бекбола руку. Сначала градом обрушил на его голову разные кляузы, анонимки. По навету Бекбол даже отсидел месяц-другой. И все же он каждый раз вырывался из цепких когтей уготованной ему Агабеком судьбы.

Так хоть бы угомонился, жил бы тихо-мирно. Какой там, шагу ступить Агабеку не давал. Постоянно колол глаза своей назойливой правдой, горячась при этом и нажимая на горло. Давно уже пришел конец былой их дружбе. И про клятву юношескую забыли. А в то, что не за поруганную честь, не за осквернение супружеского ложа мстит Бекбол, Агабек убеждался не раз.

Ни лестью, ни хитростью нельзя было подкупить упрямого Бекбола. Во время конфискации баев он уличил Агабека в присвоении нескольких голов конфискованного скота, и едва не выслал вместе с баями.

Обо всем этом Агабек однажды намеками поведал брату, приезжавшему из столицы в командировку. На правах единокровного брата просил, умолял любым способом избавить от красноглазой напасти по имени Бекбол. В больших и малых аульных стычках Агабек постоянно хорохорился, грозился, размахивал именем работавшего в наркомате старшего брата, словно дубиной. Однако в делах и настоящей жизни Бабабека, в поисках учебы рано уехавшего из дома, он был несведущ. Даже после стольких лет разлуки братья ни разу не поговорили по душам, не поделились своими тайнами. Молчалив, суров, замкнут от природы был Бабабек. Тогда ему было только за сорок, но на вид он казался значительно старше; лицо избороздили глубокие морщины, на голове почти не осталось волос.

Выслушав рассказ о Бекболе, Бабабек нахмурился, недовольно, даже с презрением глянул на младшего брата:

— Ты что тут мелешь?! Радоваться нужно, что есть такие деловые, решительные, преданные нашему общему делу джигиты. Тебе следует с такими рука об руку строить новую жизнь. Ведь такие, как Бекбол, всем сердцем приняли наш строй, с чистой совестью пришли в нашу партию и именно на таких держится Советская власть.

В больших, немного навыкате глазах Бабабека сверкнули гневные искорки.

Промолчал тогда Агабек, будто в глотке застрял камень. Однако не стыд, не досаду испытывал перед старшим братом, умудренным жизнью, а, наоборот, с внутренним превосходством усмехнулся про себя: "Ученый, знаменитый человек, а такую, прости господи, чушь говорит. Эх, дали бы грамоту Бабабека мне, я бы не в Алма-Ате, а в самой Москве давно сидел".

Агабек всегда считал, что на одной честности далеко не уедешь. Этак и к старости никуда не доберешься. В справедливости этой своей "философии" Агабек окончательно убедился позже, когда был оклеветан, ошельмован Бабабек. Нет, нет, сам Агабек никому не был врагом. Он враждовал лишь с теми, кто стоял поперек его дороги. Потому что не желал упускать своей доли. Не хотел оставаться в дураках.

Вот так и жил Агабек. Однако, если подумать, счастливым не был. Страх и сомнения постоянно терзали его. Да к тому же и радости отцовства был лишен.

Какая бессмысленная, лживая, полная мытарств и суеты жизнь! Какое уж там счастье, когда он обыкновенной забавы, утешения для души не находил. Жанель… Просто одна из многих, возбуждавших его мужскую страсть. Наверное, он и любви-то настоящей не знал. Рысжан… Да-а, она, пожалуй, единственная божья душа, с которой он считался, которую искренне уважал и, бывало, даже побаивался. Несправедливо обиженная судьбой, она обладала трезвым умом, завидной волей и характером. Двадцать лет тянули они супружескую лямку, а признаться, он не всегда понимал ее, не знал, какие тайны схоронены в ее душе. Когда он заболел, Рысжан будто подменили; сердцем, что ли, к нему потеплела, не раз порывалась открыться перед ним. Но он уклонялся от каких-либо душеспасительных бесед. К чему это? Зачем? Хоть одну тайну — хорошую или плохую — он заберет с собой в могилу.

Да-а… люди ищут счастье. И в своих поисках сталкиваются на узкой, шипами да колючками усеянной тропинке жизни. Нет, не всегда уступают они друг другу дорогу, чаще всего сходятся в схватке. Бекбол и Жанель тоже шли к счастью, но поперек их дороги встал он. Ведь и Агабек стремился к нему…

* * *

Спустя два дня всем аулом проводили Агабека в последний путь. Ишан Аип дождался-таки своего часа. На особый манер растягивая арабские слова, прогнусавил у изголовья покойника поминальную молитву…

И только старый Туякбай не пришел на похороны.

РАССКАЗЫ

СПИ СПОКОЙНО, РЕВИЗОР!

Ревизора районного финансового отдела Каугабаева шеф пригласил к себе в кабинет и без всяких обиняков завел странный разговор.

— Баеке, пока, как говорится, тишь да благодать, может, вы честь по чести уйдете на пенсию? — Шеф хрипло откашлялся, будто ему невзначай сдавили горло, и повел кадыком. Так он обычно делал, когда предстоящая беседа не доставляла ему особенного удовольствия. — Слава богу, времена настали не голодные, не холодные. Проживете не хуже других, не так ли? Да и ученый сынок, что в Алма-Ате, при необходимости родителю подсобит. К чему вам на старости лет нервишки трепать?! Мы вас, так сказать, всем коллективом… в торжественной обстановке отправим на почетный и заслуженный отдых.

От неожиданности Каугабаев растерялся. Поерзал, не зная, что ответить, под ноги себе посмотрел. Потом невнятно промямлил:

— Однако… это… я ведь до пенсии… не дорос.

— Как это "не дорос"? Сколько вам сейчас?

— Пятьдесят восемь и то только осенью стукнет.

— Два годика, что ли, не хватает?.. Чепуха! И говорить, Баеке, о том не стоит. Это мы уладим в два счета. Ну, скажем, в Великой Отечественной участвовали? Участвовали! Под Курском вас ранило? Да! Ногу фашистам оставили? Оставили! Теперь…

— Ну, нога-то, положим, при мне, — усмехнулся Каугабаев. Ему было приятно вспоминать боевые годы. О храброй фронтовой юности, бывало, он и сам рассказывал разные были-небылицы. Видно, кое-что и до шефа дошло. — Только пятку осколком… это… малость срезало…

— Какая разница? Главное: урон понесли, нога короче. Следовательно,