Так как следующей ночью нам предстоял поход к Огню, то с этим рассветом Хар не стал выгонять волков из общего дома, разрешив своей стае до полудня побыть с самками в последний раз за эти сто дней. И лишь, когда уставшее солнце Араи докатилось до зенита, вождь вышвырнул мужиков вон, а девушкам приказал отдыхать до самого ужина. Таким образом мы с Роной остались вдвоем и были предоставлены сами себе целый день. От привычных рутинных дел нас волки отстранили, посоветовав тоже поваляться и набраться сил. Так что заняться нам было решительно нечем, кроме как отсчитывать утекающие минуты, валяясь на шкурах в нашей с Гером пещере. Разговор не клеился. Плотная тревога висела в воздухе, сбивая все мысли. Даже новость о том, что Хар – мой отец, а я, оказывается, волчица, меркла перед страхом Ритуала. И язык покалывал только один вопрос, который мы пару раз все-таки задали друг другу, прекрасно понимая, что ответа на него нет.

– Как думаешь, все получится?

– Да…Должно. Да.

***

Когда красное солнце, медленно закатываясь, касается горизонта, мы с Роной наконец выходим из пещеры и спешим на кухню, чтобы помочь накрывать столы на общий ужин. Волки уже вовсю суетятся на главной поляне. В центре запалили огромный костер, притащили одну бочку с брагой, расставляют миски, режут хлеб, по воздуху плывет аромат жареного мяса, и дым от мангалов белесой завесой стелется надо всей долиной. Настроение взбудораженное. После ужина никто не отправится спать. Мы выдвинемся к Огню и придем к нему лишь на рассвете. Мой взгляд невольно замирает на столпе Огня вдалеке на Волчьей горе. Не близко и высоко. Да и идти по лесам Араи невероятно трудно. Дорог тут нет практически – только кое-где широкие протоптанные естественным путем тропинки. Сама бы я за ночь отсюда до Огня, конечно, не дошла. Но Гер сказал, что волки, те, что покрупнее, понесут нас на своих спинах, и доберемся мы быстро. Хоть это и не самое комфортное передвижение. Матерый вервульф все-таки не оседланная лошадь…

Темнеет быстро. Помимо костра волки зажигают по периметру поляны фонари, кое – кто уже садится за стол, нетерпеливо постукивая ложкой. Я раскладываю хлеб по большим общим мискам, Рона носит зелень и отварные коренья, мясо приносят последним, когда на лавках уже почти и места нет. Из общего дома смущенной стайкой выпархивать оставшихся пять девушек. Гуськом семенят к столам. И впервые волки не разражаются пошлыми шуточками при виде них. Не оживляются. Наоборот, гробовая тишина повисает. Пара сотен янтарных глаз внимательно следит за приближающимися самками, и в этих глазах сквозит злая жалость. Она такая пронзительная, что ощущается как реальный запах. Кажется, я могу ее вдохнуть. Они не хотят их убивать. Они хотят оставить девушек себе, а потом поймать еще и еще. И наконец разбиться на пары, как требует того их природа и попытаться завести потомство…Некоторые волки отрывают взгляд от девушек и хмуро косятся на меня. Вернее, на мой пока еще плоский живот. Посмотрят и сразу отворачиваются. Я сейчас для всех, кроме Гера, как прокаженная стала. Беременная самка. И трогать нельзя, и зависть съедает их изнутри. Опускаю взгляд, чтобы ни с кем им не пересекаться. Жду, когда Хар объявит о начале ужина, и одновременно принюхиваюсь, косясь на тропинку. Гера все нет. Где же он? Нервничаю, хотя понимаю, что зря. Придет…

Хар встает во главе центрального стола, произносит короткую речь о том, что все в мире рождается и умирает, и нам надо чтить законы Араи, как ее обездоленным детям, а затем дает отмашку начинать есть. На слове "дети", произнесенном сиплым голосом Хара меня передергивает. Все время, пока вождь говорит, не смотрю на него. Не могу. Нет, я не испытываю на него обиду за прошлое – оно закономерно, но…Хар сказал, что, если все удастся – он признает меня.

А я совсем не уверена, что этого хочу.

Слава великой Матери, у меня появился Гер и у меня будут дети. Нужен ли мне еще и отец, столько лет и не думавший обо мне?

Кажется, нет.

Но, пока мы не пережили завтрашний день, это все воспринимается таким неважным, и я не размышляю долго о Харе и его неожиданном откровении. Потом…

***

Гер с Рольфом появляются на главной поляне, когда на улице уже совсем темно. Оборачиваюсь, когда мой волк проходит мимо, ловлю его хмурый взгляд, едва заметно улыбаюсь. Лицо Гера не меняет выражения, но его ладонь будто случайно касается моего плеча. Прикусив губу, слежу, как они быстро подходят к Хару. Тот встает из-за стола. Они уходят в тень и там чем-то долго шепчутся. Смотрю на них, кажется, даже не мигая. Сердце нервно заходится. Неужели началось? Неужели мы пойдем на Волчью гору прямо сейчас? Я бы хотела еще хоть чуть- чуть побыть с Гером наедине. Вдруг завтра на рассвете мы сгорим в Огне? Мне хочется попрощаться. Сидящая рядом Рона накрывает мою ладонь и крепко сжимает. Перевожу взгляд на нее и понимаю, что она чувствует примерно тоже.

Наконец Хар возвращается на свое место, а Гер с Рольфом идут к нам с Роной. Я двигаюсь на скамье, чтобы уступить мужчинам место. Но садится только Рольф, Гер же перехватывает мою руку повыше локтя и принуждает подняться.

– Пойдем, Дина, у нас мало времени, – его голос напряженный и низкий.

– Куда? Ты не голоден? Поешь, Гер.

– Голоден, Ча-ар-р-ри, – медовые глаза волка масляно сверкают, – Вот и накормишь перед дорогой. Пойдем…

Я вспыхиваю. Сзади коротко хихикает Рона, и Рольф издает сальный смешок. Но все это неважно, потому что Гер уже утягивает меня в темноту, в сторону нашей пещеры.

Дверь захлопывается, оставляя нас в темном каменном мешке пещеры с узкими бойницами окошек. Очаг не горит, и от скалистых сводов ползет стылая прохлада.

В первую секунду я зябко ежусь, привыкая к царящему в нашем жилище мраку. А во вторую Гер уже крепко обнимает меня, прижимаясь сзади. И мне горячо. Сырость вокруг будто парить начинает. Становится душно. Хочется глубже дышать, но это сложно сделать – Гер берет меня в захват за шею, резко и быстро толкает к прохладной стене. Его тяжелое дыхание над моей макушкой ускоряется за секунды, наполняясь рычащими требовательными нотками. Выброс гормонов ощущается стремительно меняющимся запахом и провоцирует мою ответную реакцию. Голова кружится, кровь густеет, превращаясь в расплавленный тягучий мед, от которого все тело горит. Улыбаюсь,