Последний укол

Когда Кокто писал пьесу, он видел перед собой женщину-актрису, в полуденном, если так можно сказать, периоде своей жизни. Ей уже хорошо за тридцать. Может быть, чуть больше. Но она, что называется, в самом соку. И именно в это время у неё чаще всего возникает ощущение, что если не сейчас — то уже никогда.

Это не молодость, когда есть чувство, что вся жизнь впереди, что будет ещё не один роман, что встретится ещё не один мужчина. Не будет, возможно, какой-то огромной, сумасшедшей любви, но вся жизнь — впереди. А вот когда ты сам ощущаешь, что в жизни больше ничего не будет, вот это — страшно. Представьте себе хорошо заточенный клинок — все чувства, все эмоции, которые переполняют до последних пределов некую душевную оболочку. И лучше не думать о том, что будет, когда «острие клинка», которым может стать неосторожное слово, движение, поступок, пронзит её.

Для меня героиня «Человеческого голоса» — конечно, человек театра. Может быть, актриса. Может быть, певица. Женщина больших страстей, которая может быстро протянуть эту нитку между жизнью и смертью. И по-любому — Творец. Потому что она, возводя внутри себя гипертрофированные эмоции в абсолют, прямо перед зрителем творит реальность, творит целые миры, в которые она сама же и погружается, и этот поток несёт её, несёт неудержимо. А ты помнишь, как я была там… как мы с тобой шли по парку… мы встретили Марту… а сейчас Марта мне задаёт странные вопросы, я не хочу на них отвечать… я не хочу, я не хочу больше говорить на эту тему, прости меня, прости, пожалуйста, прости… и опять.

Мария Каллас

Опять Любовь — глубокая, полнейшая, всепожирающая… Но тут она понимает, что этим раздражает его. И начинает суетиться — ты уже поел, ты устал, а ты хочешь это, а ты хочешь то… Она как шелкопряд — знай плетёт эту нитку, боясь её разорвать, потому что если она её разорвёт, то вся жизнь погаснет!

В итоге же она уже почти готова наложить на себя руки. Финал не даёт однозначных ответов — всё может быть… Лично для меня она, вне всякого сомнения, кончает жизнь самоубийством. Для неё это полный и окончательный крах, потому что у неё просто нет другой жизни — после того, как он чуть ли не открытым текстом говорит ей: «У меня появилась другая, так что прости — для тебя больше в моей жизни места нет».

Многие постановки заканчиваются приблизительно так же, как это было у нас в оперной студии с Катаевым: героиня накидывает телефонный шнур себе на шею, и… затемнение. Думайте, что хотите. Мне такое решение очень нравится, потому что для неё за гранью этого телефона, за гранью голоса любимого человека — просто чёрная дыра. Всё, что внутри этого телефона, её эмоции, чувства, эмоции — это Млечный Путь, а всё остальное — зияющая чёрная дыра.

По-русски или по-французски?

Сегодня я, уже на другом витке жизни, отношусь к этой музыке, естественно, по-иному. Намного вдумчивее, серьезнее, глубже.

Если бы я сама ставила сейчас эту оперу, то сделала бы это на двух языках — тем более, что существуют два очень качественных перевода. Всё-таки трудновато для нашей публики в течение почти пятидесяти минут воспринимать монооперу только по-французски.

Но даже в этом случае необходимы какие-то небольшие вкрапления оригинального текста, чтобы присутствовал французский флёр, было ощущение стиля, которое, безусловно, очень привязано к французскому языку. И даже совмещая русский и французский, перевод надо выбирать такой, который наиболее приближен по фонемам к языку оригинала. Это тонкая, деликатная тема — и очень серьёзная работа.

Дариус Мийо, Жорж Орик, Артюр Онеггер, Жермен Тайфер, Френсис Пуленк, Луи Дюрей. У рояля — Жан Кокто

Есть и другой, очень интересный вопрос, связанный с тематикой «Человеческого голоса». В нашей оперной литературе много моноопер, но абсолютнейшее их большинство написано для женских голосов. «Телефон» Менотти, «Ожидание» Таривердиева… Есть, конечно, написанные более полувека назад «Записки сумасшедшего» Юрия Буцко, но это оперу, как помнится, встретили в штыки…

На самом деле очень интересно, как же может повести себя попавший в аналогичную ситуацию мужчина, какие крайние степени проявления его характера мог бы показать композитор? Что этот потерявший контроль над собой мужчина может с собой сотворить?

Он может превратиться в Хозе. В пушкинского Германна. В Германа из оперы Петра Ильича Чайковского. Он может сойти с ума. Он может убить себя. Изнасиловать, искалечить, наконец, на край, убить свою возлюбленную — или, точнее, бывшую возлюбленную. У него ограничений и барьеров гораздо меньше, безусловно! Юнец в подобной ситуации запросто может натворить глупостей — вскрыть себе вены, отравиться газом или что-то в этом роде…

А вот как поступит зрелый мужчина, для которого тоже наступает некий рубеж, и он понимает, что если эта конкретная женщина его по каким-либо причинам покинет, то для него это тоже будет означать абсолютный крах? «Зачем мне жить теперь, когда вся моя жизнь в ней была?.. Не полюбят уж меня больше, а если никто тебя не любит — неразумно жить на свете… Всё мёртвое — одна любовь женщины жива. Нет такой любви — нет жизни у человека, нищ он, и жалки дни его…» Это отрывок из старой крымской легенды «Хан и его сын», записанной Максимом Горьким. На её сюжет, между прочим, очень хотел написать оперу Джакомо Пуччини — увы, не сложилось…

Чем не сюжет для талантливого композитора?

Большие приключения с маленькой оперой

Я очень люблю оперетту.

Хотя мои отношения с ней складывались очень по-разному, и полноценной «опереточной» биографии у меня, в сущности, нет никакой. Я начинала учиться на отделении актёров музыкального театра в училище имени Гнесиных. На вокальный факультет принимали строго с восемнадцати лет, мне же было шестнадцать. Но руководство, как мне сказали, не хотело терять такую талантливую, девочку, и мне после десятилетки предложили поступить на отделение актёров музыкального театра. Конечно, я пошла!

Роз-Мари или Татьяна?

У нас на курсе были люди, которые уже имели опыт игры в студиях, игры на профессиональной, но провинциальной сцене — в драме и в театрах музкомедии. А я тогда совсем была неумёшка. И руководители