дружбы — ко мне, м. б. несет в себе, — и только. Вчера она меня угостила булочкой, испеченной ее веской сестрой — та — объедала. Это — волшебство. Воздушная, чуть в ней масла, легкость, аромат… — самая лучшая «венская» булочка-румянка! Если бы моя старушка научилась! Но нужна высокая мука… и духовка… а у моей маленькой газовой печурки… нет. Я заказал в комиссионный магазин… оставить за мной, если будет. В Газовом обществе нет ничего теперь. А я так люблю булочки… ведь, я хочу отдать мясную карточку, взять на молоко, дополнительную — тогда мне дадут лишних в месяц 6 кило картофеля, 750 г сахара, столько же макарон и проч. мучного, и четверть литра молока в день. А возьмут — 600–700 г мяса за месяц и 120 г — сыру, который я не ем, — я держу режим: я ем только свежий творог, свежий сырок пти-сюис, — сливки. Тогда я могу из добавочного молока сделать в месяц 5–6 фунтов свежего творога! Прости за это «пищевое»… но — для меня теперь _в_с_е_ от этого зависит, — вся моя литературная работа, мой покой, моя радость тобою. Да, не так ничтожно и «низко», как болтали лицемеры — интеллигенты, — пища, «разговоры о пирогах». Я хочу об этом писать, и дам такие «блины»… такой «гимн»..! Увидишь. Ну, не насмотрюсь на тебя-елочку! Дышу ею, счастлив, как не помню — когда. И это ты сделала так со мною! А я — что я тебе послал?! Я уже обеспокоил Александру Александровну, прося выбрать цветы… боюсь, что не смог дать тебе радости Рождества. Но что-то мне говорит, что мое сердце тебе передалось, и бьется для тебя, в тебе! Чувствую, как ты слышишь меня… — ты покойна? Скажи, здоровье твое как? не утаивай, все скажи мне, я так тобой болел… — тебе странно, как я мог не писать тебе… но меня ударил ужас — тебя уже нет! Это обман, конечно… но я так поддался… «писать в пустоту… земную!»… И я написал маме. Предел отчаяния, итог моей разбитости от моей болезни. Теперь я у себя в руках. Я всякий суровый приказ врача выполню, лишь бы жить и писать. И тобой жить, тебя ждать. Не узнав тебя, не поглядев так глубоко и полно в твои глаза, я _н_е_ _м_о_г_у_ _у_й_т_и! Твой Ваня

Я подарил Елизавете Семеновне в Рождество — белые цветы, — сирень от меня ей на память за тебя — срезанные ветки, нарциссы и «вербы» — и это было ей доставлено в красивой — очень хорошей работы стеклянной вазе, в матовом рисунке и маленькой золотой арабеске. Она за хлопоты получила достойную награду. Очень ей приятно. Целую. Ваня

[На полях: ] Олёк — ты для меня — _в_с_ё! Ты послана мне Промыслом.

Дочего белоснежны твои рождественские «мотыльки» — цикламен, и как крупны! я их каждый вечер опрыскиваю и уношу в ванную комнату, — у меня хорошо топят, сухо.

Олюлька, в Рождество я надел твою синюю «крутую» фуфайку! Я был счастлив. Я не трону елочку до… до последней упавшей иголочки! Она — святая для меня!

Окончил «Именины»[53] — буду писать! Бешено хочу писать! Я — будто мне 30 лет! Сегодня выйдут «Именины» — вторая часть.

9. I.43 3-ий день Рождества. Я встал в 7 утра и пел, пел, пел… под Елочкой! Я — _п_о_ю. И сейчас сяду переписывать для тебя «Михайлов день» — все оставлю.

Олюленька, ты своим сердцем все Рождество мне вернула, озарила!

Оль, сейчас 8 1/2 ч. утра (9-го января), я съел 1/2 большой тарелки молочной овсянки с маслом, 1 яйцо всмятку, 1 — крутое, 3 сухаря, 2 чашки кофе со сливками и сливочным маслом, желе яблочное — и уже думаю о завтраке!

29

О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву

17. I.43 г.

Ванюша миленький, вчера твоя открытка от 11-го180. Ну, брось об «укоризнах». Я не хочу вспоминать о том провале, о том ужасном молчании твоем. Все хорошо теперь, все, дивно!!!! Это мне дорого стоило. Если бы ты тогда мою душу мог видеть!! Я поборола все свои решения одной только любовью к тебе, желанием беречь тебя, страхом напортить тебе в нездоровье. Но, довольно, довольно… Прошу тебя, однако, если можно, — не надо таких повторений. Это все от темного. Ванюша, как удивительно: в 1-ый или во 2-ой день Р. X. я тебе писала, или в прошлое воскресенье (?), что мне легко, особенно тихо, гармонично на душе. И спрашивала себя, не оттого ли, что ты снова ко мне светел?! Помнишь? И верно ведь! Как это дивно! Ничто не радует меня так сильно, как то, что ты был в свете Рождества, здоров что, что хочешь работать. Как это дивно! И ты был радостным у всенощной… и гости были… И так это славно, мило, так тепло. Я очень, очень рада! И я тебе писала, что и мне казалось, будто у меня гости, а никого не было… А это я у тебя была! Конечно! У _н_а_с_ с тобой были гости! Как это прекрасно, Вань! Досадно, что Анна Васильевна больна, что с ней? Опять ты замотаешься?! Береги себя, не воображай, что ты деревья можешь корчить![54] Будь осторожен с приходящим выздоровлением! Хорошо? Ваня, ну, а теперь расскажи о гостях. Все, все. Мне так хочется знать, будто и я была… И что ты про меня сказал? Расскажи же! Елизавете Семеновне я писала, но сегодня же еще напишу, ибо это я ей обязана, и только ей, тем, что ты был так радостен. И, Ванечек, не хвали елочку, как нечто моего вкуса, т. к. всю ее красоту создала ведь не я. Это она — твоя Елизавета Семеновна. Но я радуюсь, потому что через это ты был светел. Я хотела только, это мысль моя, но и труды, и вкус — это она. Так что не приписывай мне больше того, что я заслужила, т. е. — ничего не заслужила! Только обременила Елизавету Семеновну просьбой. Нет, твой цветок чудесный, — конечно, принес мне Праздник! Да если бы даже пучок крапивы был от тебя, я бы и то была счастлива! Между прочим, мне подарили на это Рождество в числе прочих вещей, — картинку-акварель: репей, цветы репея, только знаешь, такого колючего, — дивно![55] Извинялись, что _т_а_к_и_е_ цветы, но я в таком восторге. И у художницы, и у дарящей (не Фася!) — масса вкуса. Висит в моей комнате. Что может талант извлечь и из колючки! Но удивительней всего то,