Шрифт:
Закладка:
Сдружился Хаджарат с тремя абреками, и теперь они живут в одной пещере возле Бзыбского хребта. Ходят, бродят по Абхазии, а живут в этой пещере.
Однажды один из них ушел к себе в село. Оказывается, гнилоглазый уже нашел к нему путь. Через какую щель он вполз к нему в душу, не знаю. И раньше не знал и теперь выдумывать не хочу. Видно, обещал ему закрыть дела трех абреков, если они Хаджарата живого или мертвого привезут в Мухус.
Этот вернулся и договорился с двумя остальными ночью навалиться на Хаджарата и взять его живого или мертвого. Но Хаджарат почуял беду. Он понял, что эти трое в своей душе уже отделили себя от него и соединились между собой. Ладно. Хаджарат почуял, что от них несет гнилью, но они этого не поняли. Гнилой человек сам свой запах не чувствует.
Ночью в пещере он лег на свое место и сделал вид, что заснул. Он решил ждать, чтобы поймать их с оружием в руках. Они, конечно, хоть и задумали черное дело, побаиваются. Слышит – шепчутся, шепчутся. Костер горит, а они шепчутся. Дошептались, взялись за оружие, и тут Хаджарат вскакивает. Куда теперь спрячешь оружие? Хаджарат и раньше спал с оружием в руках, а теперь и заранее приготовился.
– Хаджарат, – говорит самый крепкий из этих абреков, – нас все-таки трое. Лучше сдавайся!
– Правильно, – сказал Хаджарат, – я убью троих, а вы убьете одного.
И случилось то, чего не случалось в мире! Пять дней и пять ночей они вот так в трех шагах просидели друг против друга. Их было трое, и один из них мог прикорнуть, пододвинуть головешки костра, дать чего-нибудь пожевать своим, а Хаджарат ничего не мог. На третьи сутки, он потом нам рассказывал, он приладился на миг засыпать и просыпаться. Но они этого не заметили. Они хотели его взять измором, но сами протухли.
На рассвете шестого дня, пятясь, пятясь, они вышли из пещеры и навсегда скрылись из глаз. Может быть, ушли в Мингрелию. Тогда Хаджарат догнать их не мог, слишком устал, а потом больше их не видел никогда.
А старшина отцу покою не дает:
– Поезжай, поговори с судейским. Иначе – плохо будет.
– Мне не о чем с ним говорить, – отвечал отец, – и если он придет сюда, я на него собак спущу. Так и передай!
И вот получается, что они знают – бывал у нас Хаджарат. Но никто не может встать на суде и сказать: «Да, он там был. Я его видел». Тогда тоже немного закон соблюдали. А этот, гнилоглазый, принюхивается, принюхивается к нашим родственникам и наконец унюхал, что надо было ему. Этого нашего родственника звали Бадра.
У него была такая история. Он всю жизнь был вдовый, но имел единственного сына, пушинке не давал на него опуститься, так любил его. Однажды Бадра искал свою лошадь и шел через заросли папорти. И в это время местная вдова искала своего теленка в этой же самой папорти. Она еще была молодая, крепкая, папорти так и трещали вокруг ее ног. И Бадра пошутил:
– Куда это ты волочишь сквозь папорти свое сокровище?
Если бы она опустила голову или хотя бы пристойно улыбнулась и прошла, ничего бы не было. Нет! Засмеялась! И он понял, что можно. И у них был грех и длился много лет.
А тут вырос его сын, который, конечно, ничего об этом не знал и полюбил ее дочь. Видишь, как чудно получается? Видно, их породу тянуло на эту породу.
Как отец ни отговаривал, что ни делал, сын женился на ней. Бадра эту вдовушку давно оставил, но все равно нехорошо по нашим законам: отец ложился с матерью девушки, на которой теперь женился сын.
Но вот они хорошо живут, и невестка скоро должна родить. А в это самое время гнилоглазый все вынюхал и через своего человека передал Бадре:
– Или ты со мной поговоришь о Хаджарате, или я с твоим сыном поговорю о кровосмесительстве!
И Бадра испугался. Но все же он был честным. Предупредил отца.
– Опозорю себя и вас, – сказал он отцу, – не устою перед четырехглазым. Если сын что узнает – застрелится. Заранее говорю – ради сына на все пойду, все, что знаю, скажу четырехглазому. Что-нибудь придумайте, пока не поздно!
И тогда в ту же ночь отец принял решение. В ту же ночь, никому ничего не говоря, мы снялись со своего места и переехали в Чегем. Тогда Чегем был чистым, как этот луг под водопадом.
В те времена крестьянский дом не был захламлен добром, как сейчас. Телевизоры, шифоньеры, диваны, чума, холера, – кто тогда знал? Домашнюю утварь – на лошадей, впереди скот и тронулись с места. Вот так с тех пор мы и живем в Чегеме.
И судейский тогда Бадру оставил. Через его боль он хотел разговорить моего отца, а когда отец исчез, ему и Бадра стал не нужен.
Время идет, а Хаджарата никак не могут взять. Но я уже говорил, как трудно человеку одному. И вот Хаджарат, забыв свои обиды, сдружился с одним абреком. Вместе спят, вместе едят, вместе уходят от погони. У этого абрека брат был арестован и сослан в Сибирь. Он тоже был абрек.
Однажды они, я говорю о Хаджарате и этом абреке, высоко в горах наткнулись на человеческое жилье. Оказывается, там жил пожилой абхаз со своей дочкой-перестарком. Он выкорчевал лес, посеял кукурузу, держал пчел. Знал я его имя – забыл, будь оно проклято!
Хаджарату приглянулось это место. Вокруг ни души, чащобы – не прорубиться, ущелья – не переползти. Старик этот пятнадцать лет там прожил, и ни один человек не знал, где он живет. Он иногда спускался вниз, но к нему никто никогда не подымался…
Почти прямо над грохочущим водопадом из-за хребта вывалился вертолет, на мгновенье грохотом мотора перекрыл шум водопада, и, бешено вращая огромными, неряшливыми лопастями, как бы проваливаясь и выбираясь из воздушных ям, пропилил над
