Дошло до княгини. Родственники Омара всполошились: предадим огню дом этого гяура! Некоторые до сих пор думают, что они поклонялись божеству огня. Те, что поклоняются божеству огня, держат у себя молитвенную наковальню. Никто никогда не видел у них молитвенную наковальню. Они не поклонялись божеству огня, они глумились над ним, потому что любили поджог.

Одним словом, княгиня и на этот раз отогнала их от огня. Она хорошо запомнила, что сказал Хаджарат. Она тайно поговорила с купцом, обещала ему пятьсот рублей золотом, если он наведет полицию на след Хаджарата. Но купец ничего не признал: «Я Хаджарата не прятал, а если сын иногда уезжает из дому, это значит, что он веселится в городских кофейнях, как и положено молодому греку при отцовских деньгах».

Но тут выполз этот судейский змей. Он стал дознаваться, из каких краев этот купец, где и какая у него живет родня. Узнал, что младший брат купца живет в Кенгурске. Но братья уже тридцать лет не встречаются. Почему бы?

Поехал судейский в Кенгурск и узнал у брата, что купец тридцать лет назад подделал завещание отца и забрал после его смерти почти все добро. Младший брат, стыдясь людей, не стал жаловаться закону, но родного брата перестал пускать в свой дом.

Судейский перешелестил казенные бумаги, и все оказалось правдой. И с этим явился к купцу. И тут купец сломался. Пятьсот рублей золотом и подделанное завещание соединились и сломали купца. Он обещал дать знать нужному человеку, когда Хаджарат придет к ним домой.

И вот однажды ночью Хаджарат приходит с его сыном. Они поели, попили и пошли ночевать в кукурузный амбар. Оставаясь у купца, Хаджарат в доме никогда не ночевал. Он ночевал в кукурузном амбаре. Амбар на высоких сваях стоял в кукурузном поле рядом с лесом. Оттуда и отстреливаться было легче, и сбежать можно было, если повезет.

Они уже легли, когда пришла мать этого парнишки.

– Сынок, – говорит, – тебе надо вымыться, я воду подогрела.

Сын спустился и пошел за матерью, а Хаджарат, как всегда, уснул, держа на груди руку с пистолетом. А в это время купец дал знать нужным людям, и пришли стражники и окружили кукурузник. Среди них был Ачырба. Слышал про такого? Он загубил многих абреков. Как Хаджарат среди абреков, так и он среди стражников был самым бесстрашным.

– Эй, Хаджарат, – крикнул он зычно, – ты окружен! Сдавайся! Или посмотрим, какой ты мужчина!

Услышав его голос, Хаджарат вскочил.

– Вот какой я мужчина! – крикнул Хаджарат и прямо на голос пустил свою пулю. Но не попал. Этот стражник был хитрый как волк. Он знал привычки Хаджарата. Не успев прокричать до конца, он уже прыгнул в сторону от своего голоса, и пуля на миг опоздала.

Ну, тут гром, молния, ночь полопалась от выстрелов. Но Хаджарат, приметив, откуда раздается какой выстрел, выпрыгнул из амбара и, отстреливаясь, побежал через кукурузу. В кустах кизила за оградой его бурка зацепилась за колючки, но он выскочил из нее и вывалился в лес.

Стражники с перепугу решили, что он затаился в кустах кизила. Они искромсали пулями его бурку, а когда подошли, увидели, что она пустая. Вот откуда пошли слухи, что он заколдован от пули. Они же пустили эти слухи. Им стыдно было признаться, что они палили и палили в пустую бурку.

Итак, Хаджарат снова ушел. Тогда-то он и стал появляться у нас в Ачандарах. Мы жили чуть в сторонке от села, и он иногда приходил к нам домой. Обычно ночью, но бывал и днем.

Иногда приходил черный как туча, вздрагивал от каждого шороха. Однажды перед ужином моет руки на веранде. Я ему поливаю. Он держит в одной руке пистолет, а другую подставляет под струю, а глаза так и шарят в темноте. Потом пистолет в другую, а эту под струю.

– Зачем ты к нам приходишь, если не доверяешь? – шутливо спросил отец.

– Я теперь только ему доверяю, – сказал Хаджарат, кивнув на пистолет.

Но бывал он и легким, светлым. Совсем другим. Однажды пришел теплым августовским днем. Отец постелил ему турью шкуру под тенью айвы. Он сам так попросил. Лег и заснул. От нашего дома по обе стороны далеко видна дорога. И я сидел на плетне, посматривая, не появится ли на ней подозрительный человек. Отец прирезал ягненка, мать готовит еду, а Хаджарат спит.

Поспал он всласть, а потом присел на шкуре и закурил. Сидит курит. И надо же было так случиться, что как раз в это мгновенье подул ветерок, с дерева сорвалась огромная айва и ударила его по голове. Хаджарат так и рухнул на шкуру. Потом поднял голову, ругнулся, рассмеялся и потер ушиб. Дотянулся до упавшей айвы, вынул нож и стал ее есть, состругивая с нее кожуру. Потом за обедом он все время шутил, вспоминая эту айву.

– Не говорите моим врагам, – смеялся он, – а то они бомбами не могли меня взять, глядишь, айвой закидают.

Приставал к отцу:

– Признайся, ты подрезал черенок этой айвы и подстелил под ним свою шкуру, чтобы сдать меня властям?

Отец отшучивался. И я сейчас, вспоминая этот день, думаю, что он был самым счастливым в его жизни. Сколько он напридумывал, обшучивая свою голову и эту айву. И как мы тогда смеялись вместе с ним!

Он был ухватчивый, он был догадчивый, Хаджарат! Однажды мы с отцом и несколькими пастухами спускались с альпийских лугов. День был жаркий. В одном месте над тропою в скале оказалось гнездо диких пчел. От жары мед потек из расщелины и капал со скалы на тропу.

Отец предупредил меня, что мед этот нельзя пробовать, сделал из гнилушки дымарь и полез на скалу. Такой мед, дикий мед, у нас сначала варят, а потом едят. Отец отковырял ножом и наполнил два мешка из козьих шкур сотами дикого меда. Спустил их нам по веревке, а потом спустился сам. Мешок поменьше – мне, другой отец взял сам – спускаемся. Становилось все жарче и жарче. Я