по отношению к колдовским практикам, включает в себя, с лингвистической точки зрения, представление о более прямолинейной форме антропофагии, нежели «поглощать изнутри» из Эдикта Ротари. Саксонский Капитулярий отличается большей точностью и в трактовке действий, совершенных над трупом ведьмы (или колдуна), который можно сжечь или же в свою очередь съесть, приписывая каннибальские ритуалы не только колдуньям, магам и целительницам, но всему языческому населению. Тому, кто съедал ведьму, полагалось наказание, параллельное преступлению, то есть поеданию тела ведьмы с намерением приобрести ее силы.

Не стоит исключать возможной функции оберега, стоящей за этой практикой, которая во многих обществах направлена на предотвращение мести со стороны духа умершего (обычай, чей смысл схож с упомянутой выше suppa)[526]. К сожалению, из-за недостатка источников, реконструкция ритуалов остается на стадии гипотезы; отчетливо ясно только как это поверье проводит границу, согласно законотворцам, между новой религией и предыдущими традициями: с этой точки зрения санкция становится одним из видов навязывания христианского обычая.

Пенитенциалий Буркарда Вормсского повторяет, наконец, осуждение подобных предрассудков:

И ты, как многие женщины, рабыни демона, поверила, что в ночной тиши, пока ты находишься в объятиях мужа, будучи созданной из материи и за закрытыми дверьми, будто бы ты обладаешь способностью выходить и пересекать, в кругу других осатаневших женщин, большие пространства, чтобы убивать невидимым оружием крещеных и искупленных кровью Христовой и есть их, приготовив их плоть, и класть на место их тела сердца из сена, либо куски дерева, либо что-то похожее, и также иметь силу воскрешать их, даже съеденных, и давать им снова немного жизни? Если ты поверила в это, то должна будешь каяться 40 дней сидя на хлебе и воде, и так последующие 7 лет[527].

7. Ведьмы

В позднее Средневековье все давно поверили в ведьм-людоедок, включая те самые ясные умы, которые должны были защищать religio (рус. «вера») от superstitio (рус. «заблуждение»). Нововведение касается того факта, что антропофагия теперь вменялась не отдельным индивидуумам, а целым организованным сектам ведьм и колдунов, посвятивших себя демону.

Рождение этой новой модели совпадает со становлением стереотипа о шабаше, чьи корни уходят во вторую половину XIV века. В этот период с обоих склонов западных Альп строчат доносы о демонических соборах, дошедшие до нас в современных и последующих им источниках, как, например, «Муравейник» (лат. Formicarius) Джованни Нидера и трактат XVI века Бернардо Ратеньо[528]. На этой ранней стадии обвинения в ведьминском каннибализме были уже достаточно сформированы: антропофагия является одним из основных элементов представления о шабаше.

Здесь присутствует уже привычная нам форма детоубийства и последующего каннибализма: ярость ведьм должна была быть направлена как против своих детей, согласно мнимому обычаю еретико-дуалистических сект, так и детей за пределами собственной группы, обвинение во многом схожее с обвинением в жертвоприношениях христианских детей, которое выдвигали против иудейских общин. Считалось, что тело младенца пожирали в ходе извращенных и сексуализированных церемоний или использовали в приготовлении таинственных порошков и мазей, способных вызывать превращения и иллюзорные перемещения, благодаря которым посвященные Сатане были в состоянии слетаться на сборы, колдовать, красть новорожденных, бродить в тени в зверином обличие, не покидая при этом своей постели.

Руководства инквизиторов и следственные протоколы содержат тщательные описания приготовления подобных трупных отваров и смертоносных мазей, останавливаясь на ингредиентах с невероятной придирчивостью, больше свойственной фармакопее. В «Муравейнике» мы найдем указание о применении специальных котлов для варки младенческих тел с целью добыть из них «съедобную и питьевую» материю[529].

Младенческий жир – это незаменимый компонент любой смеси. Он упоминается в двух трактатах, составленных в Салерно около 1435 года: анонимный текст «Заблуждения катаров» упоминает одну секту, чьи адепты для ночного полета будто бы использовали мазь из «жира вареных и жареных детей», смешанного с останками «очень ядовитых животных», как то «змей, жаб, ящериц и пауков»[530]. В «О заблуждениях магов и колдовстве» (лат. Ut magorum et maleficiorum errores), написанном юристом Клодом Толозаном на основе сотни процессов, проведенных в окрестностях города Бриансон, жир упоминается в качестве средства для создания иллюзии ночного полета или поглощаемого из чистого обжорства: ведьмы его «готовят и тут же съедают» вместе с дьяволами[531].

В «Отчете об охоте на колдунов и ведьм, проводившейся с 1428 года в Сионской епархии» (фр. Rapport sur la chasse aux sorciers et aux sorcières menée dès 1428 dans le diocèse de Sion) утверждается, что среди членов ведьминских сект некоторые «убивали своих детей, жарили их и ели»[532]; «Муравейник» указывает, что в «герцогстве Лозанна некоторые ведьмы приготовили своих собственных новорожденных детей и съели их»[533]. «Заблуждения катаров» сообщают новость о том, что «некоторые люди убили и съели собственных сыновей и дочерей», приводя в пример некую Жанну Ваканда, ведьму, отправленную на костер в ночь святого Лаврентия, которая «призналась в присутствии всего народа в том, что она съела ребенка своей дочери и убила его вместе с другой женщиной, чье имя упомянуто в том же процессе»[534].

Наряду с незаменимым семейным каннибализмом присутствуют и преступления в экзоканнибализме. «Молот ведьм» повествует об эпизоде, который, возможно, имел место в графстве Бурбия и закончился сорока приговорами к сожжению на костре: «некто, у кого был украден ребенок из колыбели, подглядывая за ночным сборищем женщин, увидел и заявил, что ребенок был убит и пожран, после того как у него была выпита вся кровь»[535].

Ганс Фрюнд описывает засады ведьм, уточняя ход действия преступлений: дети, которых убийцы с силой прижимали к собственному телу, «после продолжительной болезни, умирали […] и после того, как их хоронили, они доставали их ночью из могил и тайно их поедали»[536]. В «Муравейнике» есть признание одной из людоедок, посвятившей себя убийству еще не крещенных или не защищенных знаком распятия и молитвами младенцев, в то время как согласно «Заблуждениям катаров» сатанические секты праздновали прибытие нового члена за трапезой с «жареными и вареными» трупами[537] младенцев, задушенных во время отдыха их родителей.

Пред нами предстает устрашающая картина: послушники секты скрываются среди обычного люда, проникают с лицемерным сочувствием на похороны собственных жертв, оплакивают умерших, утешая членов семьи и друзей; хамелеоны, они скрывают свои коварные инстинкты в тени до того момента, как, сбросив маску приличия, побегут доставать из-под земли младенческие останки, чтобы накрыть столы сатанинских банкетов, оставив в могиле только голову, руки и ступни обезображенных тел[538].

Чтобы защитить себя от подобного ужаса, необходимо распознать предателей, скрывающихся в толпе верующих: приспешники Сатаны избегают таинства и знака креста, они помечены знаком демона и по большей части участвуют в женских сборищах. Определенная категория женщин, в частности, привлекает к себе подозрения и клевету, особенно в случае преждевременной смерти молочного младенца: повивальные бабки.

Эти знатоки жизни считались смертоносными Парками: они легко становились козлами отпущения по случаю бесплодия, импотенции, тяжелых родов, абортов, выкидышей и смерти в колыбели. На акушерок и целительниц неизбежно падало обвинение в чернокнижии, детоубийстве, каннибализме, манипуляции плодом и трупами. Как в классической Античности Плиний остерегал от сглаза со стороны повивальных бабок (лат. obstetrices) и проституток (лат. meretrices) с использованием расчлененных абортов и менструальной крови; похожие практики приписывали ведьмам Граций и Лукан[539]. Недостаток документов из раннего средневекового периода не позволяет на продолжительном