Шрифт:
Закладка:
Непривычное множество улыбок, равно как и беззаботная легкость тона в сдвигах и ловушках – свидетельство, что мы уже давно переехали во ВТОРОЕ ВЛИЯНИЕ – стабильный школярский фольклор – не путать с лагерным – тот принадлежал полностью к Первому влиянию.
Не иначе, как до ГОЭЛРО:
Раз сидела я одна
У распёртого окна,
В небе звезды понатыканы,
Соловей в саду запузыривает.
Подошел ко мне милой
С крючковатой бородой,
Сам в гороховой пальте
И с пенсною на носе:
– Не схотится ль вам пройтиться
Там, где мельница вертится,
Там, где рожа молотится,
Лепестричество горит.
Впрочем, ежли не хотится,
Я и сам могу пройтиться. —
И осталась я одна
У распёртого окна.
тоже допотопщина:
Сидит химик на печи,
Хуем долбит кирпичи:
Химия-химия,
Вся залупа синяя.
Сидит химик на скамейке,
Хуем долбит две копейки:
Химия-химия,
Вся залупа синяя.
поразительно профессиональные стишки, вероятно, двадцатых годов:
Пионеры юные —
Головы чугунные,
Ноги оловянные,
Черти окаянные.
Пионеры честные —
Жулики известные,
Пять минут постой,
И карман пустой.
отдает пятилеткой:
Вышла новая программа
Срать не меньше килограмма.
Кто насерит целый пуд,
Тому премию дадут.
дань физкультуризму тридцатых годов, с аффектацией:
ГРРРУДЬ МОРЯКА!
жопа старика…
ННОГИ ФУТБОЛИСТА!
руки говночиста…
Известная школьная загадка (произносить с ужасом):
– Чего никогда не было, нет, не будет и не дай Бог, чтоб было?
Ответ: – В пизде зубов.
– Что в школе всегда было, есть, будет, а если не будет, произойдет культурная катастрофа?
Ответ: – Анекдоты о Пушкине.
Шли Пушкин, Лермонтов и Некрасов, глядят – четвертная. Заспорили. Решили, кто лучше стих сочинит, тому водка.
Некрасов:
Пароход идет ко дну,
Дайте рюмочку одну!
Лермонтов:
Рыбка плавает на дне,
Дайте рюмочку и мне!
Пушкин:
Я не знаю ни хуя,
Четвертная вся моя!
Хоть что-то школьное я рассказывал дома – из вежливости. И я рассказывал про Пушкина поневиннее.
Дневник
23 января 1945 г.
Зима. Мимо памятника идет прохожий и говорит:
“Полно, Пушкин, в шляпу бздеть —
Пора на голову надеть!”
Анектʼдʼот.
Пушкин играл в прятки и спрятался в кучи мха. Его разыскивали, но не нашли и стали звать: “Александр Сергеич, где вы?” А он в ответ: “Во мху я! Во мху я”. Все в ужасе разбежались.
Рассказал папа.
Я передал в классе и получил продолжение:
Пушкин и девушка Буся спрятались под стол. Их не могут найти. Зовут. Пушкин радостно: – Я и Буся под столом!
ТРЕТЬЕ ВЛИЯНИЕ – кино, радио.
В школу приезжала кинопередвижка или нас водили в воскресенье на первый сеанс в Уран/Фору́м:
Фельдмаршал Кутузов,
Зигмунт Колосовский,
Неуловимый Ян,
В горах Югославии,
Великий перелом.
К действительности эти фильмы отношения не имели.
Перед коллективным сеансом что-то устраивали. В Уране фальшиво распинался Чуковский:
– Я хрюкать не умею, вы мне будете помогать – три-четыре —
Уточки заблеяли:
Хрю-хрю-хрю!
Вокруг него порхали балетные школьницы из призрачного дома пионеров. Вдруг одна схватилась за глаз и убежала: злодей засадил ей из рогатки. Чуковский нас злобно стыдил.
По своей воле мы смотрели несколько другое (лакомые Заключенные и выбранные места из Котовского относились к Первому влиянию). Наш выбор тоже не имел отношения к действительности, но фильмы были поярче, позавлекательнее и живо входили в фольклор:
Поединок: Петер Вайнер-Петронеску: – Прощай, матушка-Русь!
Подвиг разведчика: Вилли Поммер, король щетины.
Два бойца: Шаланды, полные кефали и Темная ночь.
Багдадский вор: – Я хочу быть, я хочу быть моряком…
Три мушкетера[29]:
Эх, вар-вар-вар-вар-ва́ры
Случилася беда —
У нас под Ленинградом (!?)
Зарезало вора.
Он вар-вар-вар-вар-воришка
Попал под колесо,
Отрезало хуишко
И правое яйцо.
Джордж из Динки-джаза:
По экрану бегали фигуры,
Фриц какой-то жалобно вопил.
Я сидел, обнявшись,
Одной рукой прижавшись,
А другой по буферу водил…
Новые похождения Швейка дали прозвище Швейка (именительный, ед. число) и обрывки ленты, ставшие месяца на три меновой единицей:
– Я те за это две швейки дам!
Трансляция у всех орала с утра до ночи. Иногда повторяла кино:
Ай спасибо Сулейману,
Он помог сове-е-етом мне!
иногда подражала:
О горе мне,
О горе —
Ходит ко мне судья
Обедать.
По воспоминаниям, диво как хороши были самостоятельные радиоспектакли – сороковые были, наверно, их лучшим временем. Случайно, из многих несколько: композитор Никольский, режиссер Роза Иоффе, звукоподражатель Андрюшина́с.
Детские были никак не хуже взрослых. Для сравнения:
взрослые:
Ночь листвою чуть колышет,
Серебрится луч луны…
У вас одно, у нас другое,
А разницы, пожалуй, никакой…
Жил-был Андрей Четвертый,
Он славный был король…
Настала ночь,
Уснул Париж,
Закрылись крепко все запоры.
Пока мы здесь,
Повсюду тишь —
Дрожите, жулики и воры!
детские:
Только на небе
Звезды зажглись,
Из дому вышел
Рейнеке-лис…
Стал искать я переправы
И налево, и направо,
Напевая: ду́-ду ду́-ду ду́-ду ду́,
Не нашел я переправы,
Ни налево, ни направо,
Право, переправы не найду!
Я мальчик-колокольчик
Из города Динь-Динь…
…Как поймать лису за хвост,
Как из камня сделать пар,
Знает доктор наш Каспар…
А ведь так могло случиться,
Потому что у ворот
Показался славный рыцарь,
Знаменитый Дон-Кихот.
…Все мы капитаны,
Каждый знаменит.
Нет на свете далей,
Нет таких морей,
Где бы ни видали
Наших кораблей…
Есть мушкетеры, есть мушкетеры,
Есть мушкетеры, есть!
Детские передачи нас почти что облагораживали – если возможно было нас хоть как-то облагородить.
