Меланхоличный Даниил покорно потащился за ней — дисциплина и послушание самое главное, — и совершенно несчастный Тёма проводил их глазами.

На чердаке было холодно и пахло сухими цветами и пылью. Огромный, темного дерева буфет, в котором Тата держала вещи «дальнего пользования» — елочные игрушки, пасхальные и новогодние скатерти, надувного тигра, с которым Тюпа летом любил плавать в бассейне, — стоял в самом дальнем углу.

Тата пошла к буфету, а Даниил остался на пороге.

Его меланхоличность как рукой сняло, он озирался даже, пожалуй, с интересом.

— Как тут у вас… красиво, — сказал он, когда Тата вытащила скатерть.

— Здесь много старых интересных вещей, — согласилась Тата. — Зачем ты взял крест, Даня? Ты же понимал, что бабушка его хватится! Причем очень быстро! Зачем?

Даниил попятился, стал отступать к двери и, пожалуй, сбежал бы, если бы Тата проворно не схватила его за руку.

— Тише, — сказала она и приложила палец к губам, — тише, тише!..

— Я не брал! — Рука у него была совершенно мокрой. — Я ничего не брал, правда!

— Даня, — Тата посмотрела в его перепуганные глаза. — Я знаю.

— Ты не можешь знать! Ты ничего не видела!

— Я не видела, но знаю. Вчера ты выходил на площадку, чтобы взять книжку, да? У нас на втором этаже книжные полки. Ты выходил и услышал, как твой отец говорит про Воронеж.

— Ты меня не видела!

— Не видела, — согласилась Тата. — Но я заходила к тебе в комнату. У тебя на подушке лежит детектив. А детективы у нас стоят только на галерее, куда выходят двери из спален.

— Ну и что? Подумаешь, детектив!

— Даня, послушай меня. Ты взял книжку, услышал, что говорят взрослые, и решил сбежать, да? Для этого ты решил раздобыть денег. Ты дождался, пока все лягут, зашел к бабушке в комнату и взял у нее с ночного столика крест. Только ты не стал его прятать в доме. Ты знал, что в столовой мы с Лерой, ты нас слышал. Ты подождал, пока мы уйдем курить, спустился и вышел с другой стороны дома, где дверь в сад. Я слышала, как она открывалась.

— Я не брал!

— Возле той двери стоят твои ботинки. Они совершенно мокрые. Ты лазал в них по снегу и позабыл перетащить их к другой двери. Так?

Он тяжело дышал, и глаза у него были полуприкрыты, как у больной птицы.

— Я не поеду в интернат в Воронеж. — Он тяжело сглотнул. — Ни за что, никогда! Пусть он делает со мной все, что хочет! Пусть до смерти забьет, только я не поеду!

— Куда ты дел крест?

— Спрятал.

— Где?

Он посопел еще немного, а потом сказал с отчаянием:

— На яблоне! Там такая развилка и вроде дупло! Ты теперь меня выдашь, да?

Тата подумала немного.

— Нам надо спускаться, — сказала она. — Мы и так торчим тут слишком долго. И еще надо сообразить, как его вернуть, этот крест, чтоб никто не догадался!

— Ты меня не выдашь?!

— Приедет мой муж, и он точно придумает, как тебе помочь. Я обещаю, Даня. Ни в какой интернат в Воронеже ты не поедешь!

Он смотрел на Тату, не отрывая глаз.

— А… что можно придумать?

— Я не знаю. Но он всегда что-нибудь придумывает! Ты сейчас тихонько выйдешь из дому, заберешь крест из дупла и оставишь в кармане своей куртки. Я его оттуда возьму.

— Бабушка сказала, что она будет всех обыскивать!

— Не будет, — уверенно заявила Тата. — Мы успеем раньше.

Как заговорщики, они спустились вниз, где продолжались поиски и разбирательства, и Даня тихонько выскользнул в садовую дверь. Тата проводила его глазами.

Когда он вернулся и незаметно кивнул ей, она подмигнула Лере, которая вопросительно подняла брови, забрала Лялю и ушла с ней в мужнин кабинет.

А потом получилось вот как.

Потом из кабинета выскочила счастливая обласканная Ляля. На могучей шее, перевязанной розовой пасхальной ленточкой, у нее болтался бабушкин крест, вспыхивая четырьмя огромными бриллиантами.

Она подбежала к бабушке, взгромоздила на ее стул передние лапы — бабушка отшатнулась — и нежно лизнула ее в лицо.

— Батюшки-светы, крест! Крест нашелся!

И в эту же секунду со второго этажа скатился Тёма.

Он несся по лестнице и орал во все горло:

— Папа приехал!

— Как я рада, что ты приехал, Макс.

— Как я мог не приехать к тебе на Пасху?!

— Ты не отвечал на мои звонки.

В темноте он повернулся и серьезно посмотрел на нее.

— На самом деле ты не хотела меня слышать. Ты звонила просто так, потому что полагается звонить мужу, когда он в командировке. Я так не могу.

— Я так тоже не могу. — Тата ногтем чертила на его груди узоры, и там, где она чертила, шерстка вставала дыбом.

Ей это очень нравилось.

— Я думала, что ты меня разлюбил.

— Я дал тебе время отдохнуть от себя.

— Ты меня чуть было не упустил.

Он поморщился. Она не видела его лица, но точно знала, что он поморщился.

— Я не могу тебя упустить. Все это глупости, Тата. Я точно знаю, что есть единственная женщина, созданная для меня. И я для тебя единственный мужчина.

Она засмеялась и укусила его за живот.

— Да-а, единственный мужчина! А я, между прочим, на свидание ходила! Романтическое.

Он вдруг напрягся.

— Ты хочешь, чтобы я тебя ревновал?

— Ага.

— Ну тогда рассказывай.

— Если я тебе расскажу, — и Тата опять его укусила, просто так, от счастья, — ты перестанешь меня ревновать.

И тут же все рассказала — про Ордынку, про весну, про люстру. И про мимозы на Восьмое марта, и про приглашение на кофе.

— Да, — выслушав, сказал ее муж. — Плохо мое дело.

— Плохо, — согласилась Тата. Полежала молча и добавила жалобно: — Я так тебя люблю, Макс. Это просто ужас.

— И я тебя люблю так, что просто ужас.

— Ты не уезжай больше так далеко и так надолго.

— Не буду, — пообещал он, и они неожиданно много раз быстро поцеловались. — Не буду.

— Тебе нужно еще придумать, что делать с Данькой. Он такой несчастный, бедолага! Представляешь, крест украл, решил сбежать!

— Да чего там думать, — сказал Макс. Ему не хотелось разговаривать о несчастном Даньке, ему хотелось заниматься с ней любовью в пасхальную волшебную ночь, когда все наконец-то стало хорошо. — Я его пристрою в частную школу здесь, в Москве. Мы будем его забирать на выходные и приезжать на неделе.

— А так можно?

— Можно как угодно, — сказал ее муж. — Было бы желание.