— Джексон Поллок,. — Осмала сияет, словно ему только что вручили букет роз. — Эта новость сделала мой день.

Осмала встает со стула и, больше не глядя на меня, идет к двери, бормоча себе под нос: «Джексон Поллок, Джексон Поллок…». Уже на пороге он останавливается, и вместо имени американского художника я слышу:

— В Ластумяки и Салми есть что-то ковбойское, вам не кажется?

В следующую секунду его итальянские туфли уже цокают по коридору, словно отсчитывая время.

15

В «Рено» становится холодно. Зажигаются уличные фонари. На длинной прямой улице негде спрятаться от любопытных взглядов, но я нашел удачное место для парковки — в конце дороги, там, где асфальт заканчивается площадкой для разворота, а дальше переходит в прогулочную тропу, ведущую в довольно густой лесок.

Нужный мне дом расположен ближе к середине улицы. В окнах горит свет.

Я должен оставаться невидимым, чему в значительной мере способствуют наступающие сумерки: скоро силуэт моей машины полностью сольется с темным лесом и обнаружить ее можно будет разве что на ощупь. Я думаю, в ближайшее время никто на нее не наткнется. Двадцать два градуса мороза, полуметровой глубины снег и сгущающаяся темнота у кого угодно отобьют желание отправиться на прогулку в лес. Поэтому я продолжаю сидеть в машине и неотрывно смотрю на маленький белый «БМВ», стоящий на подъездной дорожке перед домом.

Я слежу за двумя полицейскими, которые хотят арестовать меня по подозрению в убийстве.

Расклад, конечно, так себе.

Мое наблюдение за Ластумяки и Салми длится уже несколько часов. Перед этим мы делали остановки в совершенно новых для меня местах, чтобы в конце концов добраться сюда, в Эспоо. Это правило было нарушено всего один раз — когда мы подкатили к «Сальто-мортале». Правда, надолго мы там не задержались. Парочка выскочила из машины, зашла в парк, но через мгновение вернулась. Как будто полицейские надеялись что-то там увидеть, не увидели и, разочарованные, поспешили назад, в машину. Или кто-то сказал им, что того, что они ищут, в парке нет. Все это не более чем предположения, но с чего-то надо начинать строить новую версию.

Трудно даже вообразить, какой шквал проблем обрушится, если меня здесь застукают. С другой стороны, если я в ближайшее время не получу результатов, будет не лучше. Несмотря на всю самоотверженность моих сотрудников, ради спасения парка поставивших на кон свое имущество, мое предприятие обречено. Если я не приму кардинальных мер, двери парка приключений закроются, просто чуть позже. Как ни странно, я испытываю облегчение: у меня в любом случае больше нет вариантов. Это состояние знакомо мне и по математике — возможно, поэтому я так легко с ним мирюсь. Иногда при решении задачи приходится отказываться от лобового подхода, даже если пока не видишь других вариантов. Вот и теперь, когда все очевидное отсечено, остается единственное направление поиска, на которое указывают как мои собственные умозаключения, так и намеки Осмалы.

Ластумяки и Салми.

Еще через полчаса я понимаю, что окончательно замерз. Между тем мороз усиливается. Ластумяки и Салми сидят себе в тепле, которое обеспечивает им центральное отопление, а я страдаю. И страдаю не только я, страдает моя семейная жизнь. Меня одолевает чувство вины. Справиться с ним не помогает даже сознание того факта, что я пытаюсь снять с себя подозрения в убийстве и действую в защиту своего парка, прибегая в том числе к не совсем математическим методам.

Это чувство сродни холоду, который неумолимо проникает в салон автомобиля. Я должен быть со своей семьей. Аргументы разума здесь бессильны. Я знаю, что Лаура Хеланто, как никто, понимает, что такое для меня парк приключений — а ведь все, что я сейчас делаю, я делаю ради парка, — и она никогда не предъявляла мне никаких претензий. Мы договорились об одном: когда я беру на себя заботу о Туули, она должна быть обеспечена всем необходимым, включая здоровое питание.

Мне плохо оттого, что я сейчас не с ними. Конечно, если в итоге я окажусь в тюрьме, то все равно буду вдали от семьи… А пока я просто торчу в ледяном «реноРено» в девятнадцати километрах от Лауры и Туули.

Но ведь не я все это затеял.

Когда я принял решение переехать к Лауре и Туули и начать жить с ними одной семьей, я видел в этом одни только плюсы. Мне казалось, что я от чего-то спасаюсь, правда, я не знал, от чего. Меня не покидало ощущение, что я в последнюю секунду успел запрыгнуть в последний вагон уходящего поезда, и этот прыжок изменил всю мою жизнь. Но я даже не предполагал, что мне будет так мучительно думать, что я сам не оправдал возложенных на меня надежд.

Я делаю глубокий вдох. Когда я выдыхаю, изо рта у меня идет пар, хотя я сижу в машине. Это возвращает мои мысли к реальности — и как раз вовремя.

Перед домом какое-то движение. Во дворе мелькают в свете фонарей пуховики Ластумяки и Салми. Они исчезают внутри белой машины. Машина задним ходом выезжает со двора; подсветка заднего хода гаснет, и до меня доносится рев двигателя. «БМВ» несколько раз глохнет, прежде чем разогнаться на прямой дороге. Жду, пока она скроется из виду, завожу «реноРено» и стремительно подруливаю к дому, из которого только что вышли Ластумяки и Салми. Нахожу на почтовом ящике имя и добавляю в список, который пополняю в течение всего дня. Ластумяки и Салми догоняю уже на следующем перекрестке, где они ждут зеленый на светофоре. Между нами шесть других машин.

Вечер тянется и тянется. Ластумяки и Салми едят кебабы, потом надолго пропадают в большом магазине спорттоваров. Ближе к девяти они покидают магазин и торопливо, суетливо жестикулируя на ходу, направляются к машине. Садятся в нее и сразу трогаются с места, но не резко, как раньше, а просто быстро.

Все семнадцать минут, что мы мчимся по Первой кольцевой автодороге Хельсинки, Ластумяки и Салми превышают скорость. Затем мы сворачиваем к Пукинмяки, проезжаем в тоннеле под железной дорогой и еще с минуту едем прямо, после чего «БМВ» неожиданно сворачивает на парковку перед жилым домом. Мне удается подавить инстинктивное желание нажать на педаль тормоза, что наверняка привлекло бы внимание Ластумяки и Салми, и я продолжаю движение вперед. Удалившись на достаточное расстояние и убедившись, что хвоста за мной нет, разворачиваюсь и не спеша еду