— Устала я от его души, вот что, Илья.

— Ничего, Нюсенька, ничего… Надо отыскать Андрюшку. Хочешь, я с тобой пойду? Отыщем человека, поможем…

Встал, обнимая Нюську за плечи, прижал к себе, успокаивая.

2

Зыковы знали, что, подпив, Андрей любил поговорить о душе. Должно быть, ему тогда казалось, что душа у него огромная, чувствительная; и ни у кого на свете нет такой души и быть не может.

Этой ночью он долго исповедовался Илье, а сам, закрыв глаза, думал щемительно-сладостно, что сознательно разрушает свою душу. И разрушает тогда, когда все кругом ею необыкновенно дорожат. Ему было приятно быть таким, каким он был, вызывая к себе жалость, пьяно соскакивать с кровати и снова ложиться. А ради чего все? Этого он не знал. С языка устало и нелепо срывалось одно и то же о душевных муках, о больном сердце, о его сердце, которое, по словам Андрея, непонятно для чего выделяет его из массы людей, а выделив, не позволяет жить по-человечески, обыкновенно и радостно. Глядя Илье в глаза, он уже тогда, ночью, был убежден, что завтра снова будет для него тяжелый день, но все равно ждал, чтобы этот день наступил как можно скорее, чтобы снова выпить и снова поговорить о своей беде.

Утром он зашел к Расстатуревым, опохмелился и было направился на работу. Всходило солнце, освещая облака. Хрустел снег под ногами. От него исходил запах, сочный и свежий. У скворечника на пруте в лучах солнца сидел скворец и, вскидывая крылышки, пел призывно и упоительно.

На улице Андрей встретил Полину Макарову.

— Где напился-то? — вскинула она глаза и посмотрела на Андрея жалостливо, тепло. — Смотри-ка, ни тяти, ни мамы… А на работу, поди-кось, отправился?

— В самую точку определила, Полина Николаевна. — А сам глазами на распахнутое Полькино пальто, на ее большие, тыквами, груди. — Отправился, да, кажись, не пойду…

— Такой пьянющий куда пойдешь… И Нюська отпустила такого?

— Она у меня добрая…

— С таким доброй станешь… — Макарова застегнула пальто, будто засмущалась, и переступила с ноги на ногу. — А я с работы… Семен-то, наверно, еще дома… Ты бы зашел, да вместе и шли… А то смотри что! На ногах стоять не стоишь…

Она провела его оградой, пустила в дом. Зыков остановился у стола, оглядев пустые комнаты, и сразу понял, что Семена давно нет, ушел на работу. Повернулся к Полине, хозяйка поправляла занавеску у двери, скинул пальто.

— Что это ты как дома? — спросила Макарова, одергивая платье и глядя строго.

— Не прогонишь, поди, — ответил Андрей.

— И прогоню… — А сама прошла мимо, касаясь Зыкова локтем. Заглянула в спальню, скрипнула дверцей шифоньера, оглянулась, давя полымем расширенных глаз. — Ступай за печку, не гляди: чулки сыму…

Андрей подошел к ней ближе, выдохнул, потея:

— Возьму сейчас и не знаю, что сделаю…

— Только возьми…

Андрей мгновение сомневался, но Полина уперлась ему в грудь руками и посмотрела требовательно и ясно. Он наклонился, обхватил ее ноги, уронил спиной на крепкую руку. Уже под одеялом Полина сказала:

— Закрыться бы, Андрюша… Вдруг соседи…

После они разговаривали мирно, не поднимаясь с кровати.

— Почему обманываешь Нюську?

— А ты почему своего обманываешь?

— Будто Семена моего не знаешь… С ним любая… Но я все равно… Только с тобой…

— Врать-то…

— А зачем мне врать? Мне врать что взаймы брать: все равно когда-то рассчитываться… Ты вот и некрасивый, и пьяница, а нравишься мне, потому что веселый и поговорить с тобой можно…

— Когда это ты к разговорам пристрастилась?

— Я завсегда разговор обожаю… Сама я, конечно, много не говорю, но слушать слушаю… А ты пошто до меня охочий? Пришел вот…

— Так. Думаю: раз тебе надо, зайду, — прямиком рубанул Андрей и коснулся рукой ее горячего плеча. — Я от своей жизни такой баламут… Жизнь у меня комом пошла…

— Чего тебе в жизни надо?

— Сам не знаю… Душа у меня поэтическая, Полюшка. Хлопотами ее травить нельзя… — Поцеловал ее в плечо, задумался. — Угостила бы меня за труды, а то мне с тобой что? Лежим как буржуи в кино… А я тебе расскажу, какие сны вижу. Будто на Севере, в тундре цветы кому-то собираю, а цветы маленькие, то розовые, то синие… Или за границу на самолете лечу… Выхожу из самолета, а меня встречает какой-нибудь король или сам Черчилль с Черчиллихой. — Помолчав, Андрей спросил:

— Куда нынче Хрущев улетел?

— Нашел у кого спросить… Ты у своего Илюшки спрашивай или у Ирины…

— Хорошо ему, Хрущеву-то, — продолжал свое Зыков. — Поди, и думать не думал, что весь свет оглядит, а вот тебе и пожалуйста. Может, и со мной еще что случится. — Он протяжно вздохнул. — Так ты встань, нацеди мне там винишка, а то голова болит…

И, подвинув ее к себе, ткнулся губами в ее пылающий лоб.

Илья с Нюськой отыскали Андрея скоро: бражничал с Семеном Макаровым, пришедшим с работы.

— Я люблю работать, Семен, — кричал Зыков. — Ты сам знаешь, но на работу я не пойду, потому что душа моя к такой работе не лежит… Ты — другое дело. Ты лошадь. Тебе любую работу дай, ты и будешь делать… Я так не могу… Моя душа требует умственной работы. Другой работы моя душа стесняется…

Андрея едва уняли, привели домой. Он первым делом к Федору Кузьмичу, обнял его, поцеловал в лысину.

— Ты, батя, больше всех должен меня понять. Ты — старый рабочий, кадровый наш человек… Скажи: должен я делать работу, если она мне не нравится, или не должен?

— Чего это ты, как напьешься, так про должен или не должен? — спросил Федор Кузьмич мягко, будто и не ругался, не злобился на сыновей. — Ступай-ка, отдохни лучше…

— Нет, батя, ты мне скажи. Потому что я без того не усну… Уйду я с шахты…

— А девок кто кормить будет? — возразила Нюська, держа Андрея за руку.

— Девок? — икнул Андрей. — Много ли там двоим надо… Сама прокормишь. А я так, батя, порешил сейчас… Оставлю я вам Нюську с ее девками — и на Север… Или на Юг. В общем, куда хочу…

— Опять, вражина, за старое? — крикнула из комнаты Дарья Ивановна. — Я тебе поеду… Я тебе задам Север…

Нюська схватилась за лицо и упала с ревом на кровать бабки Зычихи. Илья опустился на табурет, глядя на Андрея беспокойными глазами. Федор Кузьмич похлопал сына по плечу:

— Проспись ступай… Маету не заводи…

Вышел на кухню Владимир, руки за спиной, глаза упер Андрею в переносицу:

— Правильно