ПУТЬ САМОУБИЙЦЫ

Когда открыли дверь «стакана», Скворцов выпал оттуда стоймя.

Конвой не дал ему отлеживаться, пинками погнал в камеру.

Сергей все уже решил – ночью он порвет простыню и вздернется на решке.

Зачем жить на земле, где жируют мажоры, депутаты, менты и следаки-садисты, а женщины – лживые предательницы-колдуньи?

Хата была пуста, сокамерников увели на прогулку.

Нет, оставался один человек.

Под окном в конце продола, свернув голову набок, висел с подогнутыми коленями Миша-женоубивец. Из-за уха его, туго опеленав шею, тянулась к решетке веревка, свитая из порванной простыни.

Вообще-то, в тюрьмах существует железное правило – одного в камере не оставляют. Мишу и не оставили. Под нарами у параши ютился чухан, который на попытку суицида никак не среагировал. А, может, спал и не видел.

Надзиратель подбежал, растянул петлю на горле самоубийцы. Припал ухом к груди.

– Иди сюда! – крикнул Скворцову. – Дыши в него!

– У него тубик…

– Дыши, я сказал! – надзир замахнулся дубинкой. – Делай ему искусственное дыхание!

– Я заражусь.

Удар палкой по бедру.

– Дыши!

– У него тубик. Он и так уже не жилец, а я заражусь.

– Заболеть боишься, а на человека тебе наплевать? Дыши!

Из-под нар вылезает тюремный чухан Шмонька. Грива всклокоченных волос спадает на костлявые плечи и сливается с косматым веником бороды. Одет чухан в одну рваную тельняшку, вислые муди колеблются меж искривленных ног.

– Дыши ему в рот! – крикнул чухану надзир.

– Низ-зя мне, – прошамкал Шмонька, – я его законтачу.

– Его черти на том свете контачат! Дыши, никто никому не скажет. Ты – дыши, а ты делай ему массаж сердца!

Сергей стал нажимать ладонями на грудь самоубийце. Шмонька задышал в туберкулезный рот. Наконец Мишаня всхлипнул и захрипел.

Надзиратель утер лоб обшлагом мундира.

– Фу, напугал, сволочь! Сидите тут тихо, сейчас его заберем.

Смерти в тюрьме администрация боится, как черт ладана, – статистика влияет на статус страны в мире, показывает уровень демократии и состояние прав человека, погоны могут полететь в один момент.

Шмоня сказал, вставая: «Придурь, кто ж на простынях вешается? Тюремное рядно ветхое! Свитер бы распустил, да сплел жгуток покрепче, эх!»

«Ты видел, как он вешается? – спросил его Скворцов. – Почему не остановил?».

Шмонька безразлично махнул рукой.

Сергей побрел к раковине.

Воды не было.

Высохший язык прилип к небу, губы приклеились к деснам, нутро полыхало.

– Ты откудова, Скворец? – чухан подковылял сзади на рогатине широко расставленных ног, похожий на шимпанзе в тельняшке из фильма «Полосатый рейс».

– В «стакане»… сутки… простоял…

Чухан имел вместо ступней «копыта», вместо ладоней – культи без пальцев.

– Что глядишь так брезгливо? – спросил он, приседая рядом со Скворцовым. – Думаешь, ты лучше от меня? Ты в пролежнях весь, из тебя говно пальцами выдавливают…

– Ты че несешь?

– И бородою почище меня оброс, и дышишь через трубку, как водолаз.

– Дао чем ты, дурак?

– Хоть дурак, а воду имею. Питочки небось хочется?

– Дай…

– А примешь? Из моих-то рук?

– Давай.

Шмонька заполз к себе под нару, вернулся, неся питье.

Присыпанная мусором вода подрагивала вровень с краями миски, зажатой грязными культями. Меняла предупреждал – любой контакт с «чуханом» автоматически переводит в разряд опущенных. Но и пить хотелось невыносимо.

– Пей, чего уж, – сказал чухан, – никто не углядит, да и все равно тебе уж…

Мишаня на продоле хрипел и кашлял, глядя в потолок бессмысленными глазами. Этот сейчас ничего не поймет, никому не расскажет.

В критические минуты голос тела сильнее «понятий».

«Скворец» припал к щербатой кромке.

Тепловатая влага потекла по иссохшему пищеводу.

Блаженство утоления жажды… простое счастье…

Испив воды до половины, Скворец блаженно перевел дух.

– Почему… мне… уже… все равно? – на выдохах переспросил он.

– А тебе вскорости ко мне переезжать… – сообщил чухан.

– Куда к тебе?

– Под нары, куда же еще.

В сердце вонзилась заноза. «Блин, я реально законтачился и теперь завишу от этого грязного бомжары».

– Ты меня заложить хочешь?

– Я-то? Нет, ты по воле Божьей под нары залезешь.

– Тогда я спокоен. Богу до меня дела нет.

– Богу до всех дело есть. Не смиряешься ты, упорствуешь. Загонит Он тебя под нары, ох, загонит.

– Не каркай. Кому скажешь, что я твою воду пил, убью.

– Куда тебе, ты и встать-то не сможешь.

Сергей встал. Шатаясь, похвастался.

– Я сутки в «стакане» простоял.

Шмоньку это сообщение не впечатлило.

– Всего-то? – хмыкнул он в седую, пегую вокруг рта бороду. – Симеон Столпник тридцать лет простоял на столпе, стяжав дар исцеления и прозорливости, а ты – су-у-утки. Дворяне почему столбовыми назывались? Они испытание проходили на крепость духа, на столбах стояли годами. Кто проходил испытание, тем власть давали, а злые, жадные да трусливые на столбе и суток не простоят, им с самими собой страшно, из душ их беси лезут, вот как из тебя…

– Нет во мне бесов, ушли они.

– Тут они, никуда не делись. Когда устоишь на столбе, тогда уйдут из тебя беси, не смогут жить в душе твоей, аки в пещере огненной…

Скворцов с удивлением вглядывался в пожамканное лицо бомжа.

– Я думал, ты чухан зачумленный, а ты – рассуждаешь…

– А я не чухан.

– А кто?

В седых зарослях протаяли иконописные глаза. Шмонька даже ростом выше стал, когда объявил свистящим шепотом, от которого мурашки побежали по спине.

– Я есмь бич Божий!

Секунду длилось наваждение, потемневшая икона древнего святителя грозно глянула из серебряного оклада и тут же сгинула.

– Бич я, – жалобно забормотал Шмонька, – бичую в Бозе, ибо сказано, «последние станут первыми». А кто хуже тюремного-то чухана?

– Так вот ты кто… – прошептал Сергей, – ты юродивый…

– Ты попей еще.

Скворцов отпил треть оставшейся в миске воды.

– Теперь как себя чувствуешь? – спросил чухан.

Головокружение отступило, в глазах прояснилось, стихло жжение в «пролежнях» на спине и ягодицах, в местах прилегания к телу колючей «шубы» «стакана».

– Теперь лучше, – сказал Сергей.

– Из тюремки-то хочется выйти?

– Кто ж не хочет…

– Сказать тебе, как из тюрьмы выйти?

– Говори.

– А ты попроси. Я тебе великий секрет открою.

Сергей поколебался, ай, чем черт не шутит.

– Открой секрет, Шмонька, пожалуйста.

– Ты не меня, ты Господа проси. На колени стань, да поклонись Ему до земли. Тогда только на свободу выйдешь.

В тюрьме рад любой подсказке, любому объяснению происходящего с тобой ужаса. Поэтому Сергей не отметает с порога Шмонькины требования, какими бы безумными они ни казались, а чухан торопит-подгоняет.

– Идут уже, ставай на колени, глупый! Глупый ты от гордости. Из-за гордыни сидишь тут. Перебори гордыню, попроси юрода, авось, через меня пришлет тебе Господь