К тому времени, когда я добрался до места, где корова вошла в воду, животное было примерно в ста ярдах от берега и направлялось обратно: Уилсон догнал его и заставил повернуть назад. Судя по всему, нервничать было не из-за чего, но я волновался и крикнул, чтобы он поторапливался. Он махнул мне рукой и кивнул, и это был последний жест в его жизни. Едва рука Уилсона снова взялась за весло, как из синих глубин прямо за его спиной бесшумно поднялась ужасная голова, а за ней длинная шея существа, чью тень мы смутно видели той ночью, когда сидели, скорчившись, на шаткой платформе из ветвей упавшего хвойного дерева.

Существо поднялось на высоту семи или восьми футов. Я застыл и онемел, глядя на этот абсолютный ужас. Я видел похожую на пещеру трехфутовую пасть, видел, как она открылась и обнажила блестящие, острые, как иглы, зубы над головой несчастного человека; и я был совершенно беспомощен. Даже если бы на карту была поставлена моя собственная жизнь, я не смог бы издать предупреждающий крик.

Думаю, Уилсон каким-то образом что-то почувствовал, потому что я заметил (ясно вспоминаю это и сейчас) выражение страха, появившееся на его суровом лице. Но было слишком поздно: как раз в тот момент, когда он собирался обернуться и посмотреть, что находится позади, наступил конец. Последовало легкое движение ужасных челюстей — возможно, инстинкты послали в мозг существа какой-то вкусовой намек; затем молниеносно опустилась непотребная голова, челюсти с щелчком сомкнулись, и Уилсон был вырван из лодки с той же быстротой и легкостью, с какой курица подбирает кукурузное зернышко. Лишь его ноги торчали из пасти ящерицы.

Невыразимый ужас овладел моим разумом, и мне кажется, я на мгновение потерял сознание. Возможно, на какое-то время я утратил рассудок: я не помню, как шел к дому, и, пока меня не привел в себя жесточайший раскат грома, я не сознавал происходящее.

Когда я очнулся, я сидел, ссутулившись, на одном из кухонных стульев. Голова у меня кружилась, как будто я пил много дней подряд. Неопределенные тени странных воспоминаний мелькали в моем сознании. Затем новый жуткий раскат грома смел паутину с моего мозга, и я почувствовал, как память стремительно возвращается.

Вскоре и, возможно, к счастью другие вещи заняли мой разум и потребовали моего внимания. Одна из жесточайших бурь, какие я когда-либо видел, назревала быстро и яростно. Дом, каким бы крепким он ни был, дрожал и скрипел под натиском разгулявшейся стихии.

Встав со стула, я, пошатываясь, подошел к окну. Небо было затянуто тяжелыми тучами. Те, что находились непосредственно над головой, были серовато-черными, в то время как на юго-западе высоко в небесах клубилась потусторонняя зеленоватая масса клубящихся кучевых облаков. В воздухе сталкивались несколько потоков, долетавших с самых разных направлений, и верхушки деревьев мотались и бились как бешеные. Температура начала падать, и огромные тучи с северо-запада пронеслись мимо, под чернотой высоко над головой; вспышки молний стали ужасающими, огненные вилы метались от облака к облаку, то и дело раздавались оглушительные раскаты грома, заставлявшие все вокруг трепетать.

Затем пошел дождь, хлынул потоками, настоящими каскадами несущейся воды, бьющей в каждую трещину и расщелину. В сотне ярдов от дома зажглась ослепительная вспышка, и высокое дерево превратилось в щепки, разлетевшиеся во все стороны; шторм закружил их и швырнул в пенящееся озеро.

Я услышал грохот над головой и понял, что труба рухнула на кровлю. За этим последовал треск, и крыша курятника, похожая на крылья какой-то огромной птицы, поплыла прочь по озеру; и когда сам дом начал оседать на фундамент, я ожидал, что он скользнет туда же. Но, к счастью, этого не произошло; стихия не затронула и крышу, хотя, как я обнаружил позднее, на ней не осталось ни одной целой черепицы.

Внезапно отвратительный грохот усилился звуком, который перекрыл все остальные шумы. Все оконные стекла разлетелись на куски, все двери были сорваны с петель, и в дом хлынул поток воды, отбросивший меня в угол.

Люди часто говорят о «трубном гласе», и если он звучит хуже, чем этот треск, я не желаю его слышать. Но, кажется, оглушительный звук все же возвестил что-то успокоительное: жуткое громыхание начало стихать, и через час только отдаленные раскаты свидетельствовали, что энергия бури еще не истощилась. Однако дождь продолжался, пока не стало казаться, что все океаны мира не в силах обеспечить тучи водой.

В нижних комнатах взад и вперед ходила вода. Мокрый, замерзший и усталый, я пробрался к лестнице, ведущей на второй этаж. Я потащил свое ноющее тело вверх по лестнице, по которой стекали маленькие ручейки, так как окна наверху тоже были разбиты. Я искал какое-нибудь укрытие от ветра, надеясь найти сухую одежду и прилечь. На втором этаже все довольно сильно промокло, но я наконец нашел убежище в большой кладовой в задней части дома. Эта сторона дома была обращена к востоку, и поскольку шторм налетел с юго-запада и севера, там было сравнительно сухо. Я нашел в шкафу воскресный костюм Уилсона, несколько рубашек и пару туфель, а также несколько пар носков.

Костюм был слишком мал, а туфли слишком велики, но выбирать мне не приходилось. Если ты не оказывался в подобном положении, ты не можешь знать, какое блаженство приносит сухая одежда любого вида или марки.

Отжав свою одежду и развесив ее сушиться на спинках стульев в надежде, что дождь все же когда-нибудь прекратится, я сложил кое-какие вещи на пол и устроил из них постель. Вскоре я совсем забыл о грозе и о том, что было до нее.

Солнечный луч, отразившийся от зеркала и попавший мне в глаза, разбудил меня. Мои часы остановились, так что точного времени я не знал; кажется, было около девяти. Я немного замерз и был голоден, но в остальном пребывал в довольно хорошей форме. Вытащив стулья, на которых висела моя одежда, на солнечный свет, я спустился по лестнице, выгреб мокрую золу из печи, развел огонь и приготовил себе яичницу с ветчиной и кофе. Затем я начал изучать масштабы ущерба.

Пострадало многое. Крыша сарая обвалилась, стены накренились наружу. К счастью, погода была теплой, так что скот все еще оставался снаружи. Наконец