— Говори всё это Господу Богу. Он взвесит твои преступления и рассудит тебя. У меня нет времени для этого. Молись, ибо твой час настал.

— Сжальтесь! Сжальтесь! — вопил монах.

— Не хочешь молиться — твоё дело.

Секретарь поднял свой кинжал, но опять опустил его.

— Нет, не хочу марать клинок твоей кровью.

Схватив пояс монаха, он удавил его им.

Всё это произошло прежде, чем монах мог сообразить, в чём дело, и оказать какое-нибудь сопротивление. Фрау Штейн в ужасе со стонами уползла в угол. Эльза по-прежнему смотрела на всё тупым взглядом — её не тронули ни расширившиеся от ужаса глаза монаха, ни его исказившиеся судорогой черты, ни застывшее в покое смерти лицо.

Вдруг она испустила страшный крик. Выпрямившись во весь свой рост, она дико смотрела перед собой. Вскрикнув ещё раз, она как мёртвая опустилась опять. Брат долго смотрел на неё и повернулся к матери, сидевшей на полу, стуча челюстями.

— Это твоё дело! Клянусь Богом, не знаю, должен ли я оставить тебя в живых! Сколько ты получила за это?

— Нет, нет! — рыдала она. Страх смерти и тяжкое брошенное ей обвинение вернули ей способность речи. — Я дурная женщина, но этого я бы не сделала! Я не получила ничего. У неё был припадок, и я думала, что он действительно может помочь ей. Я однажды собственными глазами видела, как он изгнал беса из фрау Кёрлинг. Он клялся всеми святыми, что вылечит её, и я думала, что тут нет никакой опасности, потому что... потому что...

Несчастная женщина, кажется, впервые почувствовала весь свой позор.

— Потому что, — созналась она, потупясь, — имела основание думать, что он пришёл ко мне.

Сын бросил на неё взгляд, в котором странным образом смешано было презрение, гнев и сожаление.

— Ты моя мать, — промолвил он глухим голосом, — не знаю, что тебе отвечать. Посмотри теперь за дочерью, а я пойду известить епископа о всём происшедшем.

Отрезвлённая страшной картиной, фрау Штейн загородила ему дорогу. В ней невольно проснулись материнские инстинкты.

— Не надо, не надо! — кричала она, уже видя перед собой костёр. — Я пойду к королю. Он должен сегодня вернуться. Я не могла открыть тебе раньше, но теперь ты не можешь на это сердиться, ибо это спасёт нас всех: твой отец — король.

Она произнесла это с гордостью. Видимо, тщеславие овладело ею при воспоминании о прошлых днях. Но вдруг она отступила назад: лицо её сына было ужасно.

— Минуту тому назад я ещё думал, что ты наконец поняла, что такое грех! — воскликнул он. — Но некоторые родятся слепыми, и у них нет чувства добра и зла, чести и позора. И ты ещё гордишься тем, что было! А от кого же моя несчастная сестра? — спросил он, немного помолчав.

— Не... не знаю, — простонала она.

— Сегодня ночью я обозвал одну женщину потаскушкой, я, сын потаскушки! — тихо прошептал он. — Знаешь ли ты, — вдруг заговорил он с гневом, — знаешь ли ты, что должен был бы сделать с тобою твой муж? Он должен был бы убить тебя. А что, по-твоему, должен сделать я, носящий его имя? Ну, говори?

Женщина слушала его как будто в припадке безумия, загипнотизированная его блестящими глазами и страшным голосом. Вдруг она закрыла голову руками и побежала изо всех сил из комнаты. Не останавливаясь и не оглядываясь, она пронеслась по лестнице и выбежала на улицу.

Магнус Штейн посмотрел на дверь, в которую она выбежала, и глубоко вздохнул.

— Слава Богу, что она ушла! Всё-таки это моя мать. А мой отец — король! Король Сигизмунд, для которого освещают улицы, когда он отправляется в публичные дома! Желал бы я знать, кто был мой дед! Должно быть, это был какой-нибудь святой, иначе я не могу понять, откуда у меня такие понятия. Действительно, я могу гордиться своим происхождением, — добавил он с горькой улыбкой.

Его сестра по-прежнему безучастно сидела на своём месте. Он обернулся к ней.

— Несчастное существо! Как гласит писание? Грехи родителей на детях их до седьмого колена. Что мне делать с тобой?

Он обвёл глазами маленькую бедную комнатку. Солнце уже скрылись, и только на потолке кое-где бегали его слабые отблески. Внизу же всё было серо и угрюмо. Мебели не было, кроме простой кровати. Не было здесь и радостей жизни, — одно горе и скорбь. На подоконнике стояло несколько бледных и чахлых цветов. Все те, которые росли хорошо, Эльза отнесла в комнату брата. В клетке над ними висел маленький снегирь, которого однажды она нашла на улице с перебитым крылом. Обыкновенно он весело пел, но теперь и он как бы в испуге хранил молчание.

— Душа её по-прежнему невинна, да и тело вряд ли виновато. Но горе, если в один несчастный день преступление принесёт свой плод! Должен ли я убить его? — бормотал про себя Магнус Штейн, бурно расхаживая по комнате. — Не знаю, будет ли это справедливо. Нет, я не могу этого сделать.

Он круто повернулся, и его взгляд упал на мёртвое лицо отца Маркварда. Ему стало страшно. Он стиснул зубы и без церемонии поволок труп в соседнюю комнату. Тут он бросил его в угол и прикрыл салфеткой.

Вернувшись, он застал сестру в сильном испуге. Она сидела на кровати и глядела на него широко раскрытыми глазами.

— Ушли ли убийцы? — спросила она.

Брат переменился в лице.

— Здесь нет убийц, — строго сказал он, — не бойся ничего.

— А бедная Ядвига осталась жива? Я видела, как кровь текла по её лицу...

Магнус понял, что она говорит о событии, которое произошло пять лет тому назад, когда её служанка была убита у неё на глазах. Это так потрясло её, что с тех именно пор она и лишилась разума.

— Да, да, Ядвига жива, — отвечал он.

— О, как я рада! Я буду ухаживать за нею. Но почему теперь день? Ведь они только что были здесь, в глухую ночь.

Пять лет тому назад, проезжая через Францию, они остановились ночевать в каком-то уединённом домике, возле большой дороги. Ночью на них напала одна из разбойничьих шаек, которыми была наводнена в то время эта несчастная страна.

—