ароматы. Он поставил их на расстеленный брезент:

— Вот, кушайте.

Потом он поднял голову и его взгляд упал на лицо Белобородько:

— Товарищ комиссар! — голос его стал растроганно-хриплым. — Вы! Живы значит!

Комиссар вгляделся в лицо седого, потом привстал:

— Самойленко?! И ты выжил! — голос его странно сломался, и он повернулся к сидевшему с ним рядом Трошину: — Товарищ майор, это боец из нашего батальона, вы представляете?! Третья рота, так? — спросил он у бойца.

— Верно, третья.

— Это когда же мы в последний раз виделись?

— Пятого числа.

Мне подобные сцены были знакомы по многочисленным фильмам, виденным в детстве, и то, я почувствовал как комок подступил к горлу, а вот у большинства присутствующих, ещё не привыкших к войне, глаза подозрительно блестели. Чтобы не смущать никого, я молча взял свою миску, наполнил её едой и отошёл в сторонку. Вскоре ко мне присоединился Трошин.

— Не поверишь, Антон, — начал он, опускаясь рядом со мной на землю, — слёзы на глаза навернулись. И люди они друг другу почти чужие… А что же после этой войны со всеми нами будет, а?

— Не знаю, Слава. Жить будем, кого не убьют.

— Ну ведь не может так быть, чтобы всё по-старому осталось! Я сегодня целый день думал над тем, что Люк вчера в деревне увидел. А они, вообще, люди или кто?

— Ты про кого?

— Про немцев.

— Ты думаешь одна деревня такая? Мы мимо трёх деревень сегодня прошли — все пустые. А что зимой будет!

— Вот, я ещё чего спросить хотел… Ты вот какие-то приказы немецкие упоминал… Расскажи!

О гадостях говорить совершенно не хотелось и я попробовал увильнуть:

— Слав, дай поесть, а? Завтра расскажу. А сейчас иди — взаимодействие с будущими однополчанами налаживай.

Трошин задумался.

— Не хочешь говорить, так скажи прямо! Нечего меня как мальчишку отшивать! — судя по всему, он на меня обиделся не на шутку.

— Слав, не надо дуться на меня. Честно, сейчас нет ни малейшего желания об этом говорить. А завтра — хоть лекцию всему личному составу прочитаю. Трёхчасовую. «О звериной сущности германского национал-социализма». Договорились?

***

— И сколько, по твоим прикидкам, в такой зондеркоманде человек? — спросил Фермер, когда мы с Люком и Зельцев во всех подробностях рассказали о наших приключениях.

— Если подробно, то зондеркоманда — это часть айнзацгруппы. Такая группа «обслуживает» группу армий и насчитывает от шестисот до тысячи человек. Структура у этих подразделений весьма неоднородна и названия могут быть разными — айнзацкомманды или зондеркоманды. Им могут придаваться армейские и полицейские подразделения, — я не заметил, как сбился на лекторский тон. — Но не думаю, что здесь вся Айнзацгруппа собралась. А что пленный говорит?

— «Языка» вы ценного притащили, что и говорить. Он — связист, причём эсэсовский. Сказал, что их здесь около роты, как считаешь, похоже это на правду?

— Если одна зондеркоманда, то да.

— Угу. — Саша посмотрел на Трошина: — А ты, майор, что скажешь?

— С Белобородько я переговорил. И знаете, мне показалось, он только рад нашей встрече. Только, вот, как с документами быть?

— То есть? — Фермер сделал вид, что не понял.

— Командирского удостоверения-то у меня нет…

— А кого это волнует? После того как вы здесь развернётесь, Москва тебя хоть генералом признает! — успокоил командир Славу.

— Вы так считаете?

— Считают цыплят, причём осенью. Не дрейфь, майор, придумаем что-нибудь. Ты, главное, дело делай.

Я посчитал необходимым вмешаться:

— Александр Викторович, — несколько официально начал я, — а что ещё пленный сказал?

— Девять дней назад всю их группу в пожарном порядке перебросили из-под Барановичей сюда. Никакой связи не видишь?

— С нами?

— Да.

— Вполне может быть… А ты, Саша, как думаешь? — спросил я Люка.

— Вполне возможно, что это реакция на наши заславльские приключения.

Трошин, до того переводивший взгляд с одного говорившего на другого, спросил:

— А почему сюда? Мы же у Минска «веселились».

— Понимаешь, мы довольно много ложных следов оставляли. Поэтому, мне кажется, немцы и решили заблокировать два основных направления отхода. Из того района, где мы, как ты говоришь — «веселились», к крупным лесным массивам только два пути: на север, к Логойску, или на запад, в Налибокскую пущу. Ну, и профилактику никто не отменял.

— Какую профилактику?

— Ну не правонарушений же! В этом лесу неизвестно, сколько народу до сих пор бродит, вот немцы и решили «зону безопасности» расчистить. Заранее, пока время есть.

— Теперь понятно! — сказал Трошин и тут же задал следующий вопрос: — А вы, товарищ майор, уверены, что нам именно здесь есть смысл прорываться в лес?

— Так точно! Обстановку мы разведали, силы противника выяснили, что ещё нужно?

— То есть вы рассчитываете взводом уничтожить две роты?

— А ты не привык ещё? — вопросом на вопрос ответил командир. — Так привыкай! И учись… — по тому, как Саша скомкал окончание своей реплики, я понял, что он хотел добавить «пока я жив», но вовремя поймал себя за язык.

На импровизированном столе, как по мановению волшебной палочки, появилась карта, и командир начал подробно объяснить, что, по его мнению, мы должны сделать в ближайшие два дня.

***

— Начинаю работу! — раздался в моём наушнике голос Люка, и, спустя пару секунд, из-за леса донёсся одиночный винтовочный выстрел. Как и договаривались — ровно в десять.

Наша группа расположилась в небольшой роще в полукилометре юго-восточнее Слободы — большого села, в котором, по словам «языка», располагался штаб эсэсовцев.

Ещё один выстрел, и через пару секунд — ещё один. Я поднёс к глазам бинокль. «Задёргались, красивые»! — удовлетворённо отметил про себя, увидев суету в деревне.

Вот из-за забора одного из домов, захлёбываясь, застучал «МГ». Спустя несколько секунд снова негромко хлопнула винтовка, и пулемёт замолчал. «Так их, Саня!»

Наконец я увидел, то, что хотел, и дал отмашку выглядывавшему из зарослей Тотену.

… Нещадно пыля и подпрыгивая на ухабах разбитого просёлка, небольшая, два мотоцикла и грузовик, колонна ехала к лесу. Стоило мотоциклам въехать в тень деревьев, как, приподнявшись из канавы и, дернув шнур, я метнул гранату в кузов грузовика. Предостерегающие вопли немецких солдат слились с частой трескотнёй выстрелов. Взрыв!

Вскинув верный ППД и стоя на одном колене, я принялся методично, короткими очередями, расстреливать немцев.

Бухнул ещё один взрыв, и кабина грузовика скрылась в языках пламени.

Я сунул в рот свисток и дал команду — один короткий и один длинный свисток. Тут же придорожные кусты ожили! Прикрывая друг друга, короткими перебежками бойцы бросились к дороге. Изредка раздавались выстрелы — наши добивали немцев. Пару минут спустя за спиной раздался короткий