В палате есть тяжелобольные — там не всегда включают радио.

В госпитале было тепло и уютно. Раненые бойцы, опираясь на костыли, встретили Гулю на площадке лестницы. Они уже давно ждали её прихода. И когда Гуля, вся в белом, свежая с мороза, вошла в палату, окружённая «ходячими» ранеными, люди, лежавшие на койках, приподнялись, чтобы лучше увидеть её, лучше услышать её бодрый весёлый голос.

Не успев сесть, Гуля прочитала от слова до слова последнюю сводку, наскоро записанную карандашом.

Несколько мгновений в палате было совсем тихо. Потом все зашумели, заговорили. Гулю заставили прочитать сводку ещё и ещё раз.

И тут начался разговор — мужской, военный — о стратегическом положении и о том, чего можно ждать в ближайшие дни. Гуля послушала немного, а потом подошла к окну, где на крайней койке лежал самый молодой во всей палате офицер — младший лейтенант Саша Климов. Это был юноша лет двадцати, сероглазый, с большим выпуклым лбом. Увидев Гулю, он просиял, улыбнулся, и Гуля поняла, что он давно уже ждал минуты, когда она подойдёт к его койке.

— Ну что, Саша? — спросила Гуля. — Дело идёт на поправку?

Она старалась не смотреть на одеяло, под которым вырисовывались обрубки Сашиных ног. У него были ампутированы и ноги, и пальцы рук.

— Да, кажется, выкарабкаюсь, — улыбаясь, ответил Саша. — А тут ещё такие новости… Без ног запляшешь.

— Да, Саша, полный разгром! — радостно сказала Гуля. — Всыпали, всыпали немцам!

— Началось! — негромко проговорил Саша. — Теперь уж, я думаю, так и пойдёт! Главное тут — повернуть… Эх, дожить бы мне до конца, до самой победы!

— Доживём, — сказала Гуля. — Конечно, доживём!

Саша вздохнул:

— Я ещё могу кое-что сделать в жизни… Ну, нет ног, зато есть голова. Вот я лежу тут, а в памяти всё мелькают математические формулы. И странное дело — хорошо помню, будто страница перед глазами открыта.

И Саша рассказал Гуле, что у него сохранилась записная книжечка-дневничок, куда он, находясь в партизанском отряде, записывал решения задач и разные мысли — о жизни, о доблести, о настоящей дружбе.

— Она мне здо́рово помогала, эта книжечка, — сказал Саша. — И это прямо чудо, что книжечка сохранилась. Ведь подумать только, в каких передрягах она со мной побывала! Со мной вот что сделали, а она цела осталась.

Саша помолчал.

— Вот она, книжечка, у меня под подушкой, — прибавил он. — Достань-ка, почитай.

— Можно? — обрадовалась Гуля.

Она осторожно приподняла уголок подушки и вытащила записную книжечку в чёрном клеёнчатом переплёте. Вся книжечка была густо исписана мельчайшими, словно бисер, строчками и цифрами.

— Какой у тебя удивительный почерк! — сказала Гуля. — Прямо ювелирная работа.

— Это я для того так мелко писал, — объяснил Саша, — чтобы больше уместилось. Бумаги ведь у нас лишней не было там, в лесах.

На первой страничке Гуля прочла стихи Пушкина:

Пока свободою горим,

Пока сердца для чести живы,

Мой друг, отчизне посвятим

Души прекрасные порывы!

Саша смотрел на Гулю влажными, взволнованными глазами. Видно было, что чтение книжечки доставляет ему какую-то горькую радость.

— Читай дальше, — сказал он.

И Гуля прочла:

Покажет Русь, что есть в ней люди,

Что есть грядущее у ней.

Некрасов

«Да, — подумала Гуля, — есть люди, недалеко искать…»

Она с нежностью посмотрела на Сашу и осторожно провела ладонью по его остриженной, как у мальчика, голове.

— А волосы уже подросли, — сказала она. — Скоро можно будет зачёсывать на пробор, как на той карточке, что ты мне показывал.

— Ну и без волос жить можно! — засмеялся Саша и опять вздохнул. — Поправиться бы скорей — и домой. Давай-ка, Гуля, напишем письмецо моим старикам.

— Напишем, — сказала Гуля и открыла свой портфельчик.

Через минуту на тумбочке возле Сашиной постели уже стояла чернильница, и Гуля, положив перед собой листок бумаги, писала под Сашину диктовку.

Саша, откинувшись на подушку и закрыв глаза, медленно говорил:

— «Здравствуйте, дорогие мои папа, мама и Верочка! Я поправляюсь, скоро выпишусь из госпиталя. Операция, говорят, прошла хорошо. Конечно, я не такой, как прежде, но всё-таки жив, и мы ещё увидимся. Пришлите мне поскорее письмо…»

Саша устал.

— Дальше напиши сама, что знаешь обо мне. Да пусть посылок не посылают. У меня всё есть…

Гуля укрыла его потеплее и потихоньку вышла из палаты, унося с собой неоконченное письмо.

В тот же день она его дописала и отправила.

Нелёгкое это было письмо. Надо было написать без утайки всю правду о том, какую операцию перенёс Саша, и в то же время ободрить стариков. Гуля много слышала о них от Саши. Ей казалось, что она сама не раз бывала у них в маленьком домике недалеко от станции — Сашин отец был железнодорожником, — слушала, как играет на гитаре Сашина сестрёнка Верочка, смотрела, как вощит леску Сашин отец, старый волжанин-рыболов. Гуля писала, что вся семья может гордиться таким сыном и таким братом, что Саша замечательно вёл себя и на фронте и в госпитале и что самое трудное уже позади. Скоро он будет здоров, ему сделают протезы, и он сможет вернуться домой.

Но вернуться домой Саше не пришлось.

Саша и Сергей

Саша лежал в жару.

Гуля дежурила у его постели, стараясь угадать каждое его желание. Он лежал с закрытыми глазами и прерывисто, тяжело дышал. Кто-то тихонько вошёл в палату. Гуля оглянулась. Это была няня. Она делала Гуле знаки рукой, чтобы Гуля вышла в коридор.

— Профессор зовёт, он у себя.

Старый профессор сидел в кресле, постукивая пальцами по столу. Он ждал Гулю.

— Вот что, дорогая моя… — произнёс он медленно.

Гуля с тревогой и страхом посмотрела на него, боясь услышать то, что он ей скажет.

— Нужно вынести Сашу в крайнюю палату.

Так и есть! У Гули словно что-то оборвалось в сердце. Она поняла, что это значит — вынести больного. Обычно в крайнюю палату выносили умирающего, чтобы соседи его не видели смерти и не знали о ней.

— Нет, — сказала Гуля решительно. — Если его туда вынести, он догадается. Нельзя ли перенести его в дежурку?

— Хорошо, — кивнул профессор. — Пускай в дежурку.

Еле сдерживая слёзы, Гуля пошла в дежурную комнату сестёр. Там не было никого. Гуля позвала няню. Вдвоём они принялись за работу: няня мыла пол, а Гуля переставляла мебель, чтобы удобнее было поместить больного, вешала на окна чистые марлевые занавески.

Яркое