по стволу сосны по спирали, обдирая коготками тонкие пластинки коры. Пышные оранжевые хвосты так и мелькали. Бывало, что белки даже спускались в траву, совсем близко от нас, и, найдя что-нибудь съестное, садились на корточки, показывая белое брюшко и заложив хвост за спину. Меня восхищало, что шишку или гриб они грызут, держа передними лапками, как люди. В этих созданиях самой главной чертой была быстрота. Они расправлялись с шишкой, как будто торопились на поезд, который уходит через минуту.

Как-то Бианки сказал мне, что на дюны прилетают редкие птицы — удоды, но он сам, к сожалению, не может их подкараулить. Я восприняла его слова как важное поручение.

С тех пор я каждый день лазила по дюнам в поисках удодов, попутно выковыривая из плотных гнездышек и отправляя в рот прозрачные ягоды костяники. Заросли голубой осоки я старательно обходила — ее острые по краям листья, длинные и узкие, как будто нападали сами. Раз — и на ноге выступала полоска мельчайших капелек крови. Шиповника тоже следовало опасаться, но соблазн понюхать крупные розовые цветы перевешивал. Я утыкалась носом в тычинки, прогоняя засевшего в сердцевине цветка шмеля. Шиповник был неутомим — цвел все лето, даже когда на его ветках уже зрели ягоды, постепенно наливаясь красной спелостью.

Какой бы холодный ветер ни дул с моря, дюны хранили тепло. Здесь горьковато пахло корой ивняка, который выполнял тяжелую работу — постоянно удерживал своими длинными корнями песок, предохраняя дюны от разрушения. Все остальные растения — осока, костяника, шиповник, молодые сосны и березки помогали ивовым кустам — у них тоже были длинные корни, прошивающие песок во всех направлениях. Но это мужественное содружество дюнных растений все же не могло противостоять мощным осенним штормам — волны слизывали дюны.

Удодов я увидела пасмурным утром. Собирался дождь, и пляж был пустынен. Никто не мог их вспугнуть. Даже море лежало тихое и безмолвное. Птиц я заметила сразу — они были цвета огня, крупные, длинноклювые. По желто-оранжевому фону их тельца опоясывали темные полосы, как у тигров. На головах красовались хохолки — целый веер желтых перьев, который они то складывали, то распускали. Этими плюмажами они как будто переговаривались, подавали друг другу знаки.

Вдруг один из удодов, почуяв меня, предостерегающе крикнул — резко, пронзительно, и они полетели невысоко, вдоль дюн.

Больше я никогда удодов не видела.

Улитки ползут по дороге

У дюн своя история. В послевоенные годы — сороковые-пятидесятые — там еще загорали. Они образовывали своего рода амфитеатр, из которого очень хорошо просматривался пляж. Великолепный наблюдательный пункт для изучения нравов — кто, куда и с кем. Причем сам любопытствующий с пляжа виден не был. Ну, а кроме того, песчаные холмы прекрасно защищали от ветра.

Кто сыграл в разрушении дюн главную роль: море или люди? Думаю, все-таки люди. В шестидесятые-восьмидесятые годы Рижское взморье стало одним из самых модных курортов СССР. Туда стекались отдыхающие со всей необъятной страны. Они жили в битком набитых профсоюзных санаториях и домах отдыха, в «здравницах», как тогда говорили, или «дикарем» — снимали комнаты. В какой-то момент природа уже не смогла выдержать такого масштаба вытаптывания.

Надо отдать должное властям Юрмалы — чего они только ни предпринимали, чтобы спасти дюны: засаживали склоны ивовым черенками и сосенками, ограждали, разъясняли. Тщетно. Как говаривал Михаил Горбачев, «процесс пошел».

В девяностые годы поток курортников резко сократился: Латвия стала заграницей. За одно-два лета дюнная флора воспряла, да как — просто джунгли, продраться невозможно. Даже стали образовываться новые маленькие холмы. Цепкие травы спустились на пляж, и там, где они поселились, ветер уже не мог раздувать песок. Появилась целая новая гряда.

Теперь для укрепления дюн подгребают к склонам водоросли, выброшенные морем, мелкие обломки дерева, ракушки и слегка приминают. Казалось бы — прекрасный способ. Но немедленно на этом плодородном слое стали селиться случайные пришельцы, не имеющие ничего общего с дюнной растительностью. Это растения свалок, растения запустения: гигантские чертополохи, лопухи, репейники, изредка розовый скипетр Иван-чая. Они — гастарбайтеры, существа чужие, но работают хорошо, удерживают корнями песок.

Семена их занес то ли ветер, то ли вороны, которые за последние годы освоили пляж и стали соперничать с чайками. В полном согласии с теорией Дарвина там теперь успешно развивается новый вид — водяная ворона, или еще благозвучнее: ворона морская. Эти птицы по-хозяйски бродят по мелководью, залезая в воду по самые штаны, вылавливают рачков и мелких рыбешек, носятся шумными стаями, ссорятся между собой и с чайками. Учитывая необыкновенный ум ворон, следует думать, что естественный отбор в вороньем народе идет очень быстро и эти сухопутные птицы скоро обзаведутся перепонками на лапах и научатся плавать. Но какой-то тончайший механизм природы оказался нарушен.

Мне еще посчастливилось увидеть удодов. Сейчас уже не встретишь и других птиц, которых мне показывал Бианки. Пропали сойки, редко-редко услышишь стук дятла. Вот только дрозды еще поют, и в из трелях звучит эхо моего детства. Что-то неладное творится вокруг, не только нашествие ворон. Например, море выбрасывает очень мало ракушек — впору их собирать, как редкость, на память. А раньше после шторма на песке оставались целые россыпи: белые, голубоватые, розоватые. Не приплывают больше медузы — маленькие изящные вестники наступающей осени. Я зачерпывала их в пригоршню вместе с водой, чтобы получше рассмотреть. Но они сливались с ней, превращались в невидимок. Константой в этих созданиях был лишь вишневый или синий крестик на макушке их сокращающейся, как будто дышащей, мантии. Море безжалостно выплескивало медуз на берег, и они исчезали, выпитые солнцем.

Казалось бы, божьи коровки не принадлежат морской стихии. Но почему же море выносит их на пляж целыми грудами, образуя красную полосу вдоль линии прибоя? А недавно оно устлало песок бабочками-крапивницами. Некоторые были еще живы — обсохнув, вяло расправляли крылышки, пытались взлететь. Я собирала их и сажала на рукав куртки, и через несколько минут грубая ткань превращалась в мерцающий бордово-лиловый волшебный шелк.

Однажды с улитками тоже что-то стряслось. Степенные, обычно малозаметные, они вдруг стали попадаться повсюду. Сперва их вежливо обходили на дорожках. Некоторые сердобольные любители природы даже корили их за неосторожность и пересаживали в траву. Но вскоре улиток развелось так много, что никто уже под ноги не смотрел. Голодные, они набросились на клумбы, обгладывая цветы, и стоило лишь отвернуть лист, как на его изнанке обнаруживались гроздья крошечных домиков с миниатюрными обитателями. Куда девалась улиточья осторожность и стремление спрятаться при малейшей опасности. Вы могли