1

Фуганок и фуга

С Фуганком

повстречалась

Фуга.

Мораль:

им не понять

друг друга.

2

Лев и комар

Комар

отчаянно

зудел

И Льва

нечаянно

задел.

Иной

работничек пера

Напоминает

Комара.

Из книги «Как съесть небо»

Владимир СОЛОУХИН

Люблю

Люблю растенья: пестики, тычинки,

Пыльцу люблю, люблю стволы и ветви:

Еще люблю животных травояд ных,

А тех, что любят мясо, не люблю.

В младенчестве (люблю об этом вспомнить)

Я ловко забирался на деревья

И разорял там гнезда ястребов.

Сворачивая шейки ястребятам:

Я не хотел, чтоб выросли они

И клювики окрепшие вонзили,

А также когти в полевых мышей.

Когда бы жил я в Африке Центральной,

Я львят ловил бы и тигрят игривых

И прекращал бы их существованье.

Пока у них не выросли клыки.

Но стоп! Довольно! Эти рассужденья

Нас заведут, читатель, далеко,

Поскольку человеческие дети,

Чуть подрастут, уж тоже точат зубки

На антрекоты и на шницеля…

Итак, люблю растенья и животных,

А также стих люблю продолговатый,

Лишенный рифмы.

Пусть Уолт Уитмен

Четырежды в гробу перевернется,

Но я не откажусь от этой формы,

Где можно рассуждать о том о сем,

И вновь о том, и, наконец, об этом!

Роберт РОЖДЕСТВЕНСКИЙ

Рождественский поцелуй

…хотя лобызаться с Фордом

Я, в общем-то,

Не собираюсь…

За Робертом

Рождественским

Бежит,

рыдая,

Форд:

— Ах, почему ты,

Роберт,

Так нестерпимо

горд?!

Ты подари мне,

Роберт,

Горячий поцелуй!..

— No! —

отвечает Роберт. —

No, мистер!

Не балуй!..

Здесь не раскроет

в роберта

Рабочий человек…

Не совратишь ты

Роберта,

Миллиардер,

вовек!

Не та организация,

Другое авеню.

С тобою

лобызаться я

Повре

ме

ню.

Ступай

своей дорогою

Над пропастью,

где рожь!

И я тебя не трогаю,

И ты меня нетрожь!.. —

Неоном

окантованный.

Плешивый,

злой как черт,

Уходит

нецелованный,

Несчастный

мистер Форд.

Василий ШУКШИН

Пека

Пахло мокрой ботвой, с огородов наползал туман. Дед сидел на завалинке блеклый, как ботва, перхал, моргал слезящимися глазами. Подсел Пека. Обритая шишковатая его голова напоминала невыкопанную картофелину.

— Чего это ты — наголо? — спросил дед, ощупав Пекину голову негнущимися пальцами. — Али мода у вас, у теперешних, такая?

— Темный ты, дед, — с горьким сожалением сказал Пека, дыхнув третьеводнишним перегаром. — Ничего кругом не понимаешь. Остригли меня. Вот тебе и вся мода.

— Неужто забрили?

— Это в каком смысле?

— В армию уходишь? На действительную?

— Совсем ты, видать, из ума выжил. В милиции остригли. За мелкое хулиганство.

— Это как же так?

— Придрались, гады… — В хрипловатом Пекином голосе зазвенела обида. — Я ему разок всего и сунул. По очкам.

— Это кому же?

— Агроному, кому же еще? А он, фраер, — в милицию. Нет того, чтобы по-хорошему… Уеду я, дед.

Пека сорвал лопушину. Пожевал. Бросил.

— Помру я скоро, — сказал дед.

— Оклемаешься.

— Хрен я оклемаюсь.

Подошла кошка, серая, как туман, наползавший с огородов. Поглядела слезящимися глазами. Пека взял ее за хвост. Раскрутил. Бросил. Кошка мягко приземлилась в огородах.

— Уеду, — сказал Пека.

…Звали его Петр Васильевич Евстигнеев. Год рождения — 1942-й. Женат. Двое детей. Брат в торговом флоте. В детстве любил ловить раков.

Борис ЛАСКИН

Торт «пралине»

Петр Петрович Перепелкин — мужчина подпенсионного возраста, с круглой проплешиной и тонким голосом — весело ввалился в двухкомнатную отдельную квартиру своего племянника Миши со всеми удобствами на третьем этаже крупноблочного дома, недавно полученную им в порядке улучшения жилищных условий, и бодро воскликнул ставя на круглый стол рижского столового гарнитура «Дзинтари» коробку с тортом «пралине»:

— Здравствуйте, я ваш дядя Петя!

— Петро, — поправил племянник.

— Ну, если хочешь, то Петро, — охотно согласился Петр Петрович. — Может, ты меня в детстве так и называл, ведь мы лет двадцать не виделись. — И