Ирина: И понимали, что такое дисциплина…

Мути: Si. Я думаю, что за дисциплину нам всем её стоит только поблагодарить. Но это была не военная дисциплина, а дисциплина достоинства.

За лето я благополучно забыл об экзаменах и консерватории. Но в сентябре мой отец собрался ехать в Бари по делам на нашей первой и последней машине. Фиат-500 универсал. Ла Джардинетта! Кстати, до этого у нас была лошадь! И я помню, что мой отец ездил по всему городу к пациентам на лошади. Ох, это был совершенно другой мир тогда. Ну да ладно… В общем, я поехал вместе с отцом. И пока он занимался своими медицинскими делами, я решил еще раз посмотреть все вывешенные в консерватории оценки. Я любовался своей десяткой с отличием, а в это время кто-то остановился у меня за спиной и окликнул: это ты? Я обернулся – снова Рота. Он опять по счастливому совпадению оказался в тот день в Бари.

Ирина: Два совпадения!

Мути: Due coincidenze! Я ведь стоял лицом к стене, он мог меня не заметить. Но он заметил и сказал: «О, я как раз тебя вспоминал, зайди ко мне в офис». И там сказал, что у меня талант и стоит поступать в консерваторию: «потому что в консерватории ты будешь слушать своих однокурсников, других музыкантов, сможешь сравнивать, учиться и расти». А я ответил, что никогда не ездил один так далеко. Не думаю, что семья разрешит мне ездить из Мольфетты в Бари 25 километров. А в те времена ещё не было таких автострад, чтобы туда попасть, нужно было практически на ослике добираться. Когда я приехал домой, рассказал, что встретился с Ротой et cetera, et cetera, и что Рота хочет поговорить с моими родителями, и у нас собрался семейный совет – все братья, мама, папа, все. И потом мы поехали в Бари.

Ирина: Все вместе?

Мути: Кроме двух близнецов, которые были младше меня. Рота уговаривал родителей, что мне надо посещать консерваторию, но мой отец возражал, что я ещё хожу в старшие классы школы, а потом должен поступать в университет. Тогда Рота посоветовал мне очень хорошего педагога из Неаполя, который преподавал во второй половине дня. Так что по утрам я ходил в школу в Мольфетте, а два раза в неделю после школы ехал в Бари на очень медленном автобусе, а вечером возвращался в Мольфетту и делал домашние задания. Так продолжалось год. А потом был отчётный концерт. Я играл «Венский карнавал» Шумана, очень важное произведение. Был большой успех. А дальше произошло вот что. Поскольку через год мои старшие братья уже поступили в университет…

Ирина: В Неаполе или в Бари?

Мути: Моя мама хотела, чтобы дети учились в университете в Неаполе, потому что там гораздо сильнее университет. Университет, основанный Фридрихом Гогенштауфеном в XIII веке.

Ирина: Это тот, кто построил самый невероятный замок?

Мути: Si, тот замок, рядом с которым у меня есть небольшой участок земли. Фридрих Гогенштауфен, это мой кумир.

Итак. Два моих брата оказались в Неаполе, и мама сказала, что пора и нам переезжать в Неаполь. Проблема заключалась во мне – в Бари у меня был хороший педагог, и мне пришлось бы всё бросить. Снова состоялся семейный совет вместе с Нино Рота.

Ирина: Нино Рота, наверное, уже стал членом вашей семьи?

Мути: Да. Когда он услышал, что мы переезжаем в Неаполь, он показал себя тем, кем и является на самом деле – человеком очень большого сердца. Рота сказал, что в Неаполе работает Винченцо Витале, один из лучших педагогов в Европе, и написал рекомендательное письмо. Мы переехали в Неаполь. Винченцо Витале был человеком высочайшей культуры. Именно он научил меня играть на фортепиано по-настоящему, научил построению музыкальной фразы. Помню, как сыграл в студенческом концерте вариации Сен-Санса на оперу Глюка, и несколько дней спустя меня вызвал директор неаполитанской консерватории, его звали Якопо Наполи, как город. Очень хороший композитор. Отец его был заметной фигурой в музыкальном мире Неаполя начала XX века.

Я никогда до этого не был в кабинете директора консерватории. Неаполитанская консерватория, вы там бывали? Это был монастырь XVII века, а сама консерватория объединила четыре музыкальные школы, возникшие в Неаполе же в том же XVII веке. И это очень важно. Там учились Паизиелло, Чимароза, Алессандро Скарлатти, Перголези, Траэтта – музыканты, которые разъехались потом по всей Европе и, в том числе, и в Санкт-Петербург. Чимароза и Паизиелло прожили в Санкт-Петербурге долгое время и написали там много опер. Я, кстати, сейчас очень жду выхода последнего издания оперы «Дева Солнца». Эту оперу Чимароза посвятил Екатерине Великой. Мне хотелось бы эту оперу исполнить.

Помню, я тогда стоял как солдат по стойке смирно – дисциплина в то время была на высоте – у директорского стола с портретами Чилеа – это был тоже знаменитый директор консерватории Неаполя, и Якопо Наполи меня спрашивает: «А ты никогда не думал о том, чтобы стать дирижёром?» Я говорю – нет, никогда не думал. А он: «Я слышал, как ты играл на концерте, у тебя манера игры, мышление как у дирижёра, а не как у солиста-виртуоза. Почему бы тебе не попробовать?»

Ирина: А вы до этого бывали на симфонических концертах? В опере?

Мути: Совсем немного. Речь же идёт о 60-х годах. Я видел несколько опер в Неаполе. В Бари бывал на репетициях и на концертах местного оркестра, которым дирижировал Рота. Мне это было не интересно – я играл на фортепиано, поступил в университет на факультет философии.

Ирина: Вы на самом деле не собирались стать музыкантом? Хотели быть философом?

Мути: К тому моменту я уже серьёзно думал о том, чтобы стать пианистом и искать себя в мире камерной музыки. Но дирижёр… это совершенно другое дело. В то время для того, чтобы дирижировать оркестром, чтобы изучать дирижирование, нужно было сперва 10 лет изучать композицию. 10 лет!

Ирина: В Италии такая программа обучения дирижёров?!

Мути: Да. Так учили меня, Аббадо, Джулини. Но сейчас новое поколение не такое. Если даже просто помахать рукой, то кто-нибудь тебе что-нибудь сыграет. Дирижирование перестаёт быть серьёзной профессией, становится чем-то другим. Хотел бы я посмотреть, многие ли сегодня смогли пройти тот тест, который мне устроил Рихтер – садись и играй оркестровую партию.

Ирина: Очень немногие!

Мути: Дирижирование становится комфортной профессией. У тебя пропал голос – иди в дирижёры. Не можешь больше играть на своём инструменте – в дирижёры. И люди больше не учатся должным образом. Дирижёры недостаточно подготовлены и поэтому не имеют профессионального авторитета указывать певцам, что и как делать. И, в результате, всё оказывается в руках режиссёра, что приводит к кризису оперы.

Но тогда, в Неаполе, директор сказал – попробуй, и тем же вечером я встретился с преподавателем. Он сказал, что на отделении композиции обучаются три студента, но никто из них не интересуется дирижированием. Именно поэтому директор и предложил попробовать меня. А класс композиции, помнится мне, состоял из одного монаха, одного священника и одной барышни.