Шрифт:
Закладка:
Несколько минут Петро сидел неподвижно. Наконец от откашлялся, почесал макушку головы и пустил на печать все три файла. Мысли и какие-то обрывки воспоминаний проносились в его слегка подогретом алкоголем сознании. Видимо это год выдался тяжёлым не только для него. Он помнил его очень хорошо: разборки, переделы сфер влияния, кровь, которая текла рекой. Он, Саня, Миха и… вдруг он вздрогнул, будто мысли его, разогнавшись на полном ходу налетели на какой-то острый, торчавший прямо посреди пути предмет. Он снова потянулся к бокалу с виски, но он уже был пуст.
– Ноябрь девяносто седьмого года! – он приподнялся и начал прогуливать от одной стены кабинета к другой, махая распечатанными листами как веером перед своим раскрасневшимся лицом. – Сын пропал без вести… это странно! Хотя… с другой стороны, что тут такого уж необычного? В те годы бывало и не такое. Может нарвался на кого-то не того, может увидел что-то, что не должен был видеть, а может… может и у самого рыльце было в пушку, ведь не маленький мальчик уже был, связался не с теми и на тебе – отхватил.
После нескольких минут такой мыслительной деятельности он подошел к бутылке и налил себе треть бокала. Но виски был слишком теплым. Он спустился на первый этаж к холодильнику, достал пару кубиков льда и бросил их в бокал, рассматривая как поднялись они наверх и начали медленно таять. Пару мгновений спустя он повернулся к окну. Погода была ясной – солнце пробивалось в окно сквозь неподвижные кроны берез. Он решил не подниматься больше в кабинет, а так, прямо в халате, не переодеваясь, выйти во двор, где было лето, где пели птицы, где жужжали своими низкими голосками над головой комары.
– Александровское, – он подошел к беседке и опустился там на скамейку. – Надо бы съездить к старику. Ведь это совсем рядом, – обратился он вслух к самому себе, как будто каким-то чудесным методом клонирования рядом с ним оказался на скамейке точно такой же второй Петро. Эти разговоры с самим собой поначалу пугали его, но после долгих лет одиночества стали для него необходимостью, так как заменяли реальное общение. – Ноябрь девяносто седьмого года, – повторил он задумчиво. – Интересное время… всё это очень интересно…
Дом Владимира Петровича находился на третьей линии от Приморского шоссе и с двух сторон был окружен большими кирпичными коттеджами. Они нависали над ним с обеих сторон каменными глыбами. Казалось вот-вот совсем немного, еще чуть-чуть, и они раздавят его хрупкую деревянную конструкцию своими массивными стенами из кирпича и бетона, похоронив в одночасье под собой и хозяина и весь его скромный огород. Но дом по-прежнему стоял. И стоял в таком окружении уже много лет.
Это был дом не новый, но и не очень старый. Архитектурный стиль и материал «всё, что попалось под руку» выдавал в нем строение конца восьмидесятых годов или даже начала девяностых. Двухэтажный, не больше сорока квадратных метров первый этаж и максимум тридцать второй, несмотря на всю свою несовременность, выглядел довольно-таки ухоженно и крепко, по крайней мере по сравнению с аналогичными постройками из тех же материалов и тех же примерно лет, которые можно было заметить тот тут, то там в этом же поселке. Во дворе, который был отгорожен от центральной улицы металлической сеткой, росла смородина и яблони. По краям сделанной из плитки дорожки, стояло несколько клумб в которых пока ничего не было, но ближе к середине лета, наверняка, должны были вырасти какие-нибудь цветы. Участок соединялся с дорогой довольно широким и крепким мостом, сделанным из шпал (тоже наследие девяностых). Сразу за мостом, припаркованным чуть в стороне, чтобы не мешать выходу на улицу, стоял старый Опель с государственным номером С174РА 78.
Петро подъехал к дому и припарковал машину на обочине напротив. Он был одет в белую рубашку с галстуком, поверх которой был одет темно-синий пиджак. Приезд дорого автомобиля и его парковка напротив не остались без внимания и по тому как задвигалась занавеска на окне, Петро понял, что кто-то уже наблюдал за ним из окна этого дома.
Неспешными шагами, со спокойным самоуверенным выражением на лице, он подошел к калитке и слабо потянул ее на себя. Она не открылась. Он потянул ее сильнее, думая, что она проржавела, но тут он заметил, что с обратной стороны был такой же ржавый, как и сама калитка, засов. Он мог бы слегка перевалиться через калитку и открыть засов сам, но не захотел – это было неприлично, да и одежда, он не хотел пачкать ее о ржавый металл калитки.
– Доброго утра! – проговорил он громко, заметив, что одно из окон было слегка приоткрыто и занавеска за ним слабо колыхалась. Никто не ответил, и он хотел повторить приветствие еще раз, в этот раз чуть громче, но необходимость в этом вдруг отпала. Дверь веранды со слабым скрипом открылась и на пороге появился пожилой, среднего роста и телосложения мужчина.
– Утра доброго. Вы к кому? – проговорил он, щурясь своими подслеповатыми глазами на пришедшего.
– К Владимиру Петровичу. То есть к вам, смею предположить.
– А по какому вопросу? – проговорил тот, так же неподвижно стоя на крыльце.
– По вопросу… семейной важности, – учтиво заметил Петро. – Вопрос деликатный и мне не хотелось бы кричать через весь двор…
– Сверху откройте и толкните. Только сильнее толкайте, там проржавело всё, петли надо менять.
Петро сделал шаг вперед и вплотную приблизился к калитке. Осторожно, стараясь не коснуться своей белой рубашкой коричневой от ржавчины калитки, он слегка наклонился вперед и дернул засов. Тот щелкнул и почти сразу калитка растворилась с протяжным громким скрипом. Петро закрыл ее за собой и подошел к хозяину.
– Добрый день, меня зовут Петр, – протянул он руку старику, которую тот с некоторым замедлением пожал своей шершавой большой рукой.
– Заходите! – без излишних вопросов старик повернулся и исчез за дверью веранды. За ним, оглянувшись на дорогу и окружавшие двор со всех сторон высокие кирпичные дома, вошел Петро.
– Садитесь! – мужчина опустился на стул и показал рукой на второй стул, который стоял с противоположной стороны стола.
Петро поспешно сел и положил обе руки перед
