не мог не оценить в Людмиле этот искренний творческий порыв взаимовыручки, надёжной опоры, от всей души разделяя с ней свой первый успех на литературном поприще. Без сомнения, к этому времени в Абрамове начала расти искренняя вера в человека, который его беззаветно любит и готов мириться со всем, поставив во главу угла его писательство. С каждым последующим годом он будет понимать это всё больше и больше, и, забегая вперёд, скажем: быть может, это станет одним из тех звеньев, что впоследствии спасёт в середине 1970-х годов их брак от уже явно наметившегося разрыва (у Фёдора в этот период в Москве появилась любимая женщина). Именно «Братья и сёстры» проложат ту невидимую, но очень крепкую связь между ними, разрушить которую уже не сможет никто и ничто!

Поездка Фёдора Абрамова в Верколу затянулась. Брат Михаил тяжело болел, и все мужицкие хлопоты по дому на полтора месяца легли на его плечи. Этот приезд на родину стал самым длительным после отпуска по ранению в апреле 1942-го.

Конечно, находилось время и для писательского дела. Пополнялись многочисленными записями дневники, появлялись новые черновые страницы будущего романа «Две зимы и три лета», набело строился текст повести «Безотцовщина». И когда наступали часы писательства, просив его не тревожить, он уединялся в малой комнатке дома, устраиваясь за небольшим самодельным столом. И тогда дом затихал. «Дядя Федя работает», – шептала малышне мать и выдворяла озорничать на улицу Вовку и Надю. Да и сама не особо шумела по хозяйству в доме, давая Фёдору осилить задуманное.

Ко всему прочему, в эту веркольскую поездку Фёдор Абрамов приступает к сбору материала для романа о Гражданской войне на Пинежье, мысль о написании которого будет беспокоить его все последующие годы. Он начинает продумывать и разрабатывать сюжет, набрасывать в своих дневниках контуры будущей саги о том суровом и жестоком времени. В письме Фёдору Мельникову от 18 мая 1959 года он сообщает, что по пути в Верколу заехал в архив Карпогорского райкома партии, где «весьма щедро» представлены материалы о Гражданской войне на Пинеге. «Какие страсти, какие судьбы человеческие развёртывались в годы сотворения нового мира! – сообщает Фёдор Александрович. – Но я всё ещё не решил, браться ли за эту тему. Страшит обилие материала и та гигантская работа (подготовительная), которую надо проделать».

Впрочем, «Братья и сёстры» принесли Фёдору Абрамову ещё и дополнительную пользу – получение весомого гонорара за публикацию, что помогло перебраться из «ректорского дома» на Университетской набережной пусть в скромную, малогабаритную, но уже двухкомнатную квартиру на Охте, в дом 66 по Новочеркасскому проспекту, где у Абрамова появился свой писательский кабинет. На недолгий срок, менее двух лет, эта квартира станет для Абрамова писательской лабораторией, где будут совершенствоваться (Фёдор Александрович не мог без этого!) главы уже вышедших в свет «Братьев и сестёр», обдумываться тексты новых произведений – продолжения пекашинской эпопеи, пьесы «Один Бог для всех», повести «Безотцовщина», сюжет которой будет идти от самого сердца, с болью вырываясь каждой новой строкой на лист бумаги, оттого-то и повесть получится, словно слезами умытая.

«Братья и сёстры» были восторженно встречены на родине писателя. И не оттого, что писатель был из местных, а потому, что к истине, изложенной в романе, остаться равнодушным никто не мог. Эта истина была судьбой большинства тех, кто взял в руки роман. Для них, переживших военное лихолетье в трудовых буднях, «Братья и сёстры» были не просто книгой о тяжёлой судьбе колхозника, это была книга о их собственной жизни, потому и восприятие прочитанного было особенное.

Роман-быль, где художественный вымысел отступает перед правдой жизни. И может быть, поэтому книга выстроена на редкость просто, и оттого в ней, по мнению критика Александра Алексеевича Михайлова, «слабая художественная трансформация материала». И там же, в критической статье «Больше требовательности! (По страницам журнала “Нева”)», напечатанной в журнале «Вопросы литературы» № 9 за 1959 год, было определено, что «Сказовый колорит местами невыразителен, “особенные” пекашинские выражения выглядят нарочито. Недостаёт “Братьям и сёстрам” и необходимой композиционной продуманности».

В русской литературе много противоречий. И всё же, так ли уж нужна была роману эта самая «композиционная продуманность» и «художественная трансформация»?! Может быть, именно поэтому и получилось произведение не вычурным, а «чёрным по белому» писанным, ясным и незамутнённым, пронизанным острой драматургией. Убедительность повествования автора, видевшего всё своими глазами, подкупает читателя, впрочем, как и правда «Тихого Дона», многие сюжеты которого прошли перед глазами Шолохова как картинки его собственной жизни. И в этом тоже есть глубокое сходство этих произведений.

Недаром писатель-фронтовик Михаил Николаевич Алексеев в статье «Повесть о стойкости народной», опубликованной в журнале «Дружба народов» № 11 за 1958 год, назовёт «Братьев и сестёр» не романом, а повестью, правда повествования в которой «возникла из знания жизни и бережного отношения к ней». И, наверное, по-своему он был прав.

В мае 1959 года, отправляясь в Верколу, Фёдор Абрамов, конечно же, прихватил с собой для земляков номера «Невы» да несколько отдельных книг «Братьев и сестёр», успевших выйти к моменту его отъезда. Добравшееся до библиотек Карпогор и Верколы произведение Абрамова в одночасье ушло в народ. Роман читали чуть ли не в каждом доме. Кто не знал грамоты – внимательно слушали. Те, кто успел прочитать роман, Абрамова хвалили. Все старались «раскрыть» правду Пекашина, определив в героях романа своих земляков-веркольцев. Но это было сделать непросто даже тем, кто вырос и жил в деревне.

Да что простой читатель! Родная сестра Фёдора Абрамова Мария, знавшая Верколу и её жителей вдоль и поперёк, прочитав «Братьев и сестёр», в письме брату от 10 октября 1958 года сообщала:

«Федя, а я так и не могла догадаться, как ни предполагала, кого ты имеешь в виду в образе Анфисы? Варвары?

А этот огородник? Не Федя Прошин?

А кто этот Андриянович?

А кто в образе Анки? Кто Ваня-Сила?

А так ведь всё ты верно показал в книге. Даже не всё. Хуже ещё жили люди. Ведь я жила в то время в Верколе. Я так понимаю, что Пекашино – это Веркола.

Поясни мне хорошенько в следующем письме…»

Пекашино – это Веркола? Кто они – Анфиса, Варвара, Марфа, Анка, Мишка Пряслин, Лиза, Ваня-Сила, Егорша, да много ещё кто, чьи образы вобрали в себя реальные судьбы тех, на чьё время выпала великая страда военного лихолетья? Кто они, кого обессмертил Абрамов в образе героев? Реальные или собирательные образы? Уж очень выразительными они получились, очень притягательными. Это были не просто образы, а живые портреты, и отнюдь не вымышленные, а вполне реальные, живые.

Конечно, Фёдор Абрамов, работая над текстом, знал, что читатель, особенно свой, веркольский, обязательно задастся этим вопросом,