— Бог ты мой.

— Ужасно, да. Но я думаю, недолго краснокожим почивать на лаврах. И да, не подумайте обо мне лишнего, но уверен — как только зададим им жару в ответ, и американо-японские отношения укрепим. А это очень хорошо, если помнить, что как наши, так и их старатели нашли немало золота в Вишневом Наделе. Известно, что на такой случай иметь общего врага предпочтительнее.

— Ну, вам оно, может, известно, а мне — нет.

— Скоро об этом узнает весь континент, друг мой. И тогда в Вишневом Наделе начнется такая суматоха, какой вы не видывали.

Хикок потер глаза. Черт бы побрал эти штуки. Его зрение было хорошим во мраке или в затененных местах, но прямые солнечные лучи били по его глазам, точно иглы.

В тот момент, когда Хикок открыл глаза и посмотрел в сторону затененного уюта прохода, по нему спустилась чуть полноватая женщина, дергая за ухо маленького мальчика в коротких штанишках.

— Джон Лютер Джонс, — говорила она, — я уже не раз просила вас оставить машиниста в покое. Не задавать так много вопросов. — Она потянула мальчика за собой.

Коди посмотрел на Хикока и тихо сказал:

— Я никогда не видел маленького мальчика, который бы настолько любил поезда, как этот. Жуткий непоседа и почемучка, то и дело получает от матери затычины, но я не думаю, что он особенно докучает машинисту.

Хикок хотел ответить ничего не значащей улыбкой, но тут ему на глаза попалась красивая женщина, шедшая рядом с дамой и ребенком. В бульварных романах подобных ей называли «чудесными созданиями». Ее округлое лицо в той же мере лучилось здоровьем, в коей мере его жена лучилась недовольством. Волосы у нее были пшенично-желтые, глаза — зеленые, как листья едва распустившегося дерева. Она была одета в сине-белое ситцевое платье, которое пояс из плотной черной японской ткани перехватывал у изящной талии. Вся радость мира находила отклик в каждом ее движении, и Хикоку не хотелось на нее даже смотреть, чтоб не возникало соблазна думать превратно о жене… но и терять ее из виду он не спешил. Почти смущенно повернув голову, следил, как она проходит мимо, покачивая бедрами, и исчезает из виду в следующем вагоне поезда.

Когда Хикок откинулся на спинку сиденья, чувствуя, что воротник жмет пуще прежнего, он заметил, что Коди улыбается ему.

— Такую редко встретишь, правда? — сказал он. — Моя жена Луиза заметила, что вчера я обратил внимание на сие юное создание, и с тех пор у нее развилась раздражающая привычка махать своим новым японским веером перед моим лицом — случайно якобы, когда она проходит мимо.

— Вы часто ее видите?

— Полагаю, у нее спальное место в соседнем вагоне, и я о нем, знаете ли, часто думаю… наверное, не я один, а всякий мужчина в этом поезде, которому она хотя бы раз попалась на глаза.

— Да, так оно, наверное, и есть.

— Вы холосты, друг мой?

— Нет.

— А так жаль иногда, что нет, правда? Ну что ж, дружище, пора возвращаться к жене, а то она подумает, что я гоняюсь за милым юным созданием. Вот если бы старухи не было со мной в поездке, может, и гонялся бы…

Коди встал, пожал ему руку на прощанье, прошагал по проходу и исчез.

Хикок снова отвернулся к окну, слегка прищурившись, чтобы успокоить зрение. На самом деле он мало что видел — его взгляд был обращен внутрь. Он думал о девушке. Был более чем очарован ее внешностью. Впервые в жизни ему по-настоящему пришла в голову мысль о неверности.

С тех пор как он женился на Марте Джейн и стал клерком, ему и в голову не приходило нарушить брачный договор. Но в последнее время один ее вид был точно соль на рану.

Скрутив и выкурив еще одну папиросу, Хикок встал и пошел назад, к своему спальному вагону, представляя, что возвращается не к своей узколицей жене, а к той блондиночке. Он вообразил, что та — молодая девушка, путешествует без сопровождения впервые. И едет она на Запад, дабы встретиться с мужчиной мечты. Или, быть может, все проще: ее отец — военный офицер в форте близ Вишневого Надела, и теперь, когда отношения японцев и американцев значительно окрепли и улучшились, ее пригласили присоединиться к нему. Возможно, женщина с дитем была ей матерью, а маленький мальчик — братом.

Он продолжал фантазировать, пока не добрался до спального вагона и не нашел свой закуток. Войдя, обнаружил, что Марта Джейн все еще спит.

Она лежала на койке, закинув руку на глаза. Ее кислые, сморщенные губы не утратили горечи. Они выступали вверх, как жерло действующего вулкана, готового извергнуться. Она сняла одежду и аккуратно положила ее на спинку стула, и с ее несколько угловатого тела наполовину сбилась простыня, повиснув на правой ноге и сбившись в колтун на самом крою койки. Хикок заметил, что стеклянный графин с виски на маленьком столике был наполовину пуст: где-то на пару стаканчиков меньше, чем было сегодня утром. Она приняла более чем достаточно, чтобы снова уйти в забытье — еще одна развившаяся у нее досадная привычка.

Он смерил жену долгим взглядом, ища хоть что-то, что пробудило бы ослабшие чувства. Пусть даже не влечения — простой симпатии сыскать бы. Темные кудри жены обвились вокруг шеи, плечи — острые, как пара армейских сабель, — были, пожалуй, второй после темных волос наиболее заметной чертой. Свет из окна превращал маленькие веснушки на ее алебастровой коже во что-то вроде оспин. Талия и бедра, которые раньше возбуждали его, все еще выглядели тонкими, но чувственность покинула ее бледную плоть. Она просто похудела от недоедания. Ви́ски ныне зачастую служило ей завтраком, обедом и ужином.