кожи служила важнейшим маркером приобщения японцев к «цивилизации». К коже предъявлялись следующие требования: чистота, гладкость и белый цвет. Все эти требования были вполне привычными. Традиционная медицина уделяла коже повышенное внимание, ибо считалось, что любые кожные отклонения свидетельствуют о неблагополучном состоянии организма. Японцы издавна отличались чистоплотностью, они мылись часто. Это было связано с убеждением, что мытье способствует циркуляции энергии ки в организме и тем самым укрепляет здоровье и продлевает жизнь. С распространением европейской медицины упор стал делаться на то, что мытье тела с применением мыла уничтожает микробов.

Белизна кожи традиционно служила в Японии признаком «красоты». Это убеждение господствовало в японской культуре по меньшей мере с периода Хэйан (IX—XII вв.). Так, еще в «Дневнике Мурасаки Сикибу» (X в.) сообщается: «Мия-но Найси тоже очень привлекательна... черты лица — правильные, а белизной кожи, оттеняемой чернотой волос, она превосходит других... Госпожа Сикибу приходится ей младшей сестрой... Кожа ее выделяется белизной, а черты лица — весьма правильные... Кожа у Госэти-но Бэн — очень белая, руки и кисти — очень красивые...»75 В романе этой же придворной дамы и писательницы мимоходом отмечается: «Тяготы морского пути не пошли на пользу сему почтенному мужу: лицо его осунулось и покрылось загаром, облаченная в платье странствий фигура казалась неуклюжей»76. Примеры подобного рода можно множить и множить. В описаниях и изображениях японских красавиц и красавцев белокожесть выступает как абсолютно необходимый элемент. Для усиления" эффекта белокожести японские женщины активно употребляли белила. Кожа красавицы должна была быть не только белой, но и лишена родимых пятен. В произведении Ихара Сайкаку человеку, которому приказывают найти наложницу для князя, описывают чаемую внешность, причем специально подчеркивается: «И чтоб на ее теле не было ни единого родимого пятнышка!»77

Представление о красоте белой кожи было связано, прежде всего, с сословными представлениями: крестьяне находились на воздухе круглый год, аристократы же вели по преимуществу «интерьерный» образ жизни, и потому только их кожа могла быть «белой». Во время выходов «на улицу» над головами аристократов несли зонт. Он был призван не только предохранять от вульгарного загара, но и защищать от вредных флюидов. Люди высокого положения и изысканного вкуса избегали солнечного света и предпочитали увеселять себя в лунные ночи. Японская традиционная («высокая») поэзия не уделяет солнцу никакого внимания, однако воспевание луны является ее важнейшей темой.

Кроме того, следует помнить, что «белокожесть» являлась с древности признаком святости. Это было связано с даосскими убеждениями в том, что на райском острове-горе Хорай (кит. Пэнлай) все существа, включая животных (как «настоящих», так и мифических), являются альбиносами. В древней Японии обнаружение такого животного (оленя, черепахи и т. д.) считалось за благоприятный знак высшей степени и служило основанием для переименования девиза правления.

Эталоном белокожести в Японии выступали обитатели и обитательницы древнего аристократического Киото. Положение не изменилось и сейчас, но только теперь секрет белой кожи стали искать не в аристократическом происхождении, а в «объективных» климатических условиях. В. Крестовскому пришлось выслушать такое объяснение: в Киото столько красавиц, потому что «киотянки потому-де отличаются белизной и нежностью своей кожи, а равно и свежим румянцем, что им благоприятствует Камо, особый дух, обитающий на соседней горе того же имени и специально охраняющий Киотскую долину от проникновения в нее северных ветров и морских туманов. В других местах, особенно в приморской полосе, которая подвержена постоянным “соленым” ветрам с моря и “соленым” же морским туманам, женская кожа не может быть так бела, потому что-де эти ветры и туманы исподволь разъедают ее, делают грубою и темною. Последнее в особенности является следствием “соленых солнечных ветров”, дующих в ясные холодные дни при ярком солнце: образуется на лице такой загар, свести который почти нет возможности, — разве только надолго переселиться в благодатный Киото»78.

Как мы видим, совершенно в духе того времени упор делается на «научное» и «рационалистическое» объяснение феномена белокожее™, но информанты Крестовского все-таки не могут обойтись без того, чтобы не апеллировать и к местаому божеству, которое обеспечивает такой прекрасный климат.

В эпоху Мэйдзи белокожесть стала восприниматься не столько как показатель «красоты по-японски», сколько как показатель приближенности японского тела к европейскому. Реклама косметических средств всячески подчеркивала, что мыло и кремы способствуют белокожести и, таким образом, как бы «отмывают» и «отстирывают» темную японскую кожу до состояния европейской. В рекламе и рассуждениях тогдашних гигиенистов утверждалось, что белокожесть европейцев объясняется не столько с точки зрения расовых особенностей, сколько с точки зрения применения гигиенических средств. Стоит только найти (применить) «правильное» снадобье, которое в ходу у европейцев, и тогда заветная цель — стать похожим на белокожего европейца — будет достигнута.

Традиционные японские косметические средства для этой цели не годились. После того, как в 1887 г. у знаменитого актера Дандзюро Фукусукэ было обнаружено тяжелое отравление, вызванное долголетним употреблением традиционного грима (белил), изготавливаемого с добавками свинца, гигиенистам и промышленникам пришлось крепко задуматься — начался отказ от свинцовых белил и внедрение более «здоровых» западных технологий, которые, как считалось, приблизят японок к европейскому идеалу красоты. Со следующего года отказались от свинцовых белил и в императорском дворце (окончательный запрет на их производство датируется 1935 г.). До этого времени белила употреблялись и придворными кормилицами — они покрывали ими даже свою грудь. Отказ от белил имел самые положительные последствия — степень выживаемости детей императора и принцев резко возросла79.

Ученые мужи признавали, что у японца желтый (темный) цвет кожи, но одновременно утверждали, что он все равно может стать белым человеком. Заявив, что нельзя верить в мифы (включая японские) древнего человека, поскольку это — ложь, видный просветитель, юрист и политик Цуда Мамити (1829—1903) с воодушевлением писал об «объективных» чертах японского национального характера: «Черные люди с почтением относятся к черному цвету. Поэтому они не смогут превратиться в белых людей. Мы, японская раса, обладаем желтой кожей, но мы преклоняемся перед белой кожей. Ибо таков наш характер. Поэтому в нашем характере преклоняться перед всем западным. Прошел только десяток с небольшим лет, как страна перестала быть закрытой, но за это время наш народ сумел вкусить западного во многом — от одежды и утвари до книг и институтов»80. Таким образом, постулировалось, что цвет кожи зависит от стиля жизни. А раз коже предписано быть белой, то и все, что способствует этому, вызывало (могло вызывать) положительные ассоциации. Так происходило и с отдававшими