Антонио да Вольтерра и Стефано, священник, набросились на Лоренцо с кинжалами. Он защищался руками и получил лишь легкий порез; друзья окружили его и увели в ризницу, а нападавшие скрылись от враждебной толпы. Джулиано мертвым отнесли во дворец Медичи.

Пока эти церемонии проходили в соборе, архиепископ Сальвиати, Якопо де Пацци и сотня вооруженных сторонников направились к Палаццо Веккьо. Они пытались призвать на помощь население, выкрикивая Popolo! Libertà! Но народ в этот кризисный момент поддержал Медичи с криком «Vivano le palle!» — «Да здравствуют шары!» — эмблемой семьи Медичи. Когда Сальвиати вошел во дворец, его сбил с ног гонфалоньер Чезаре Петруччи; Якопо ди Поджио, сын гуманиста, был повешен из дворцового окна; несколько других заговорщиков, поднявшихся по лестнице, были схвачены решительными приорами и выброшены из окон, чтобы быть добитыми каменной мостовой или толпой. Когда появился Лоренцо, теперь уже с многочисленным эскортом, радость народа по поводу его безопасности выразилась в жестокой ярости против всех, кого подозревали в участии в заговоре. Франческо де Пацци, ослабевшего от потери крови, стащили с постели и повесили рядом с архиепископом, который в предсмертной агонии вгрызался в плечо Франческо. Тело Якопо де Пацци, старого и почитаемого главы семьи, протащили голым по улицам и бросили в Арно. Лоренцо сделал все возможное, чтобы умерить кровожадность толпы, и спас нескольких человек, несправедливо обвиненных; но инстинкты, скрытые даже в цивилизованных людях, не могли отказаться от возможности безопасно выразить себя в анонимности толпы.

Сикст IV, потрясенный повешением архиепископа, отлучил от церкви Лоренцо, гонфалоньера и магистратов Флоренции, а также приостановил все религиозные службы во флорентийских владениях. Часть духовенства выразила протест против этого интердикта и выпустила документ, осуждающий папу в выражениях безмерной язвительности.3 По предложению Сикста Ферранте — король Неаполя Фердинанд I — отправил во Флоренцию посланника, призывавшего синьорию и горожан выдать Лоренцо папе или, по крайней мере, изгнать его. Лоренцо посоветовал синьории подчиниться; вместо этого она ответила Фердинанду, что Флоренция скорее перенесет любые испытания, чем предаст своего вождя врагам. Сикст и Ферранте объявили Флоренции войну (1479). Сын короля Альфонсо разбил флорентийскую армию под Поджибонси и опустошил сельскую местность.

Вскоре жители Флоренции начали жаловаться на налоги, взимаемые для финансирования кампании, и Лоренцо понял, что ни одно общество не будет долго жертвовать собой ради отдельного человека. В этот поворотный момент своей карьеры он принял характерное и беспрецедентное решение. Высадившись в Пизе, он отплыл в Неаполь и попросил доставить его к королю. Ферранте восхищался его смелостью; между двумя странами шла война; у Лоренцо не было ни конвоя, ни оружия, ни охраны; совсем недавно кондотьер Франческо Пиччинино, приглашенный в Неаполь в качестве гостя короля, был вероломно убит по королевскому приказу. Лоренцо откровенно признал трудности, с которыми столкнулась Флоренция; но он указал, как опасно для Неаполя, если папство настолько усилится в результате расчленения флорентийских владений, что сможет предъявить свои старые претензии на Неаполь как на папскую и данническую вотчину. Турки продвигались на запад по суше и по морю; они могли в любой момент вторгнуться в Италию и напасть на адриатические провинции Ферранте; в такой кризис не следовало, чтобы Италия была разделена внутренней ненавистью и войной. Ферранте не стал брать на себя обязательства, но отдал приказ задержать Лоренцо и как пленника, и как почетного гостя.

Миссия Лоренцо осложнялась постоянными победами Альфонсо над флорентийскими войсками, а также неоднократными просьбами Сикста отправить Лоренцо в Рим в качестве папского пленника. В течение трех месяцев флорентийца держали в напряжении, зная, что неудача, вероятно, означает его смерть и конец независимости Флоренции. Тем временем он приобрел друзей своим гостеприимством и щедростью, хорошими манерами и жизнерадостностью. Граф Караффа, государственный министр, был покорен и поддержал его дело. Ферранте оценил культуру и характер своего пленника; очевидно, перед ним был человек утонченный и честный; мир, заключенный с таким человеком, обеспечил бы дружбу Флоренции с Неаполем по крайней мере до конца жизни Лоренцо. Он подписал с ним договор, подарил ему великолепного коня и разрешил отплыть на корабле из Неаполя. Когда Флоренция узнала, что Лоренцо принес мир, она оказала ему благодарный и бурный прием. Сикст бушевал и хотел продолжать войну в одиночку; но когда Мухаммед II, завоеватель Константинополя, высадил армию в Отранто (1480) и пригрозил переправиться через Италию и захватить саму цитадель латинского христианства, Сикст пригласил флорентийцев обсудить условия. Посланники принесли папе положенные почести, он их как следует отругал, простил, уговорил снарядить пятнадцать галер против турок и заключил мир. С этого момента Лоренцо стал неоспоримым повелителем Тосканы.

III. ЛОРЕНЦО ВЕЛИКОЛЕПНЫЙ

Теперь он правил более мягко, чем в молодости. Ему только-только исполнилось тридцать, но в теплице Ренессанса мужчины быстро взрослели. Он не был красив: крупный плоский нос нависал над верхней губой и выпирал наружу; цвет лица был смуглым; суровые брови и тяжелая челюсть скрывали гениальность духа, очарование вежливости, живость остроумия, поэтическую чувствительность ума. Высокий, широкоплечий и крепкий, он больше походил на атлета, чем на государственного деятеля; и действительно, его редко превосходили в физических играх. Он держал себя с умеренным достоинством, необходимым для его положения, а в частной жизни заставлял своих многочисленных друзей сразу же забывать о своей власти и богатстве. Как и его сын Лев X, он наслаждался тончайшим искусством и простейшими шутами. Он был юмористом с Пульчи, поэтом с Полицианом, ученым с Ландино, философом с Фичино, мистиком с Пико, эстетом с Боттичелли, музыкантом со Скварчалупи, весельчаком с самыми веселыми в фестивальное время. «Когда мой ум тревожат общественные дела, — писал он Фичино, — а уши оглушены криками буйных горожан, как мог бы я поддерживать такие споры, если бы не находил отдохновения в науке?» — под которой он подразумевал стремление к знаниям во всех их формах.4

Его мораль не была столь же образцовой, как ум. Как и многие его современники, он не позволял своей религиозной вере мешать ему наслаждаться жизнью. Он писал благочестивые гимны с очевидной искренностью, но без видимого сожаления переходил от них к стихам, воспевающим развратную любовь. Похоже, он редко испытывал угрызения совести, разве что по поводу упущенных удовольствий. Неохотно согласившись по политическим соображениям на жену, которую он