На память приходили начальные четверостишья:

Древний город словно вымер,

Странен мой приезд.

Над рекой своей Владимир

Поднял черный крест…

И после смерти не вернулся

В старую Флоренцию свою.

Этот, уходя, не оглянулся,

Этому я эту песнь пою…

Двадцать первое. Ночь. Понедельник.

Очертанья столицы во мгле.

Сочинил же какой-то бездельник,

Что бывает любовь на земле…

Я научилась просто, мудро жить,

Смотреть на небо и молиться Богу,

И долго перед вечером бродить,

Чтоб утомить ненужную тревогу…

Ну да, много знаю на память её поэзии. Больше, чем Бродского. А ведь и он жив и пока, наверное, не выслан из страны?

— А, что? Ну давай зайдем, покушаем. Только вряд ли тут нормально покормят. — У меня почему-то вспыхнул патриотизм и я повел корреспондентку в знаменитую Диетическую столовую на Московском. — Можешь написать об этом, чего во Франции нет. Столовая номер 147, открылась давно. Это необычное место общепита, здесь кормили блокадников. После войны в каждом районе города появилась такая столовая с врачом-диетологом в штате. Гастриты, язвы и прочие болезни лечили компотами, кашами, супами-пюре и паровыми котлетами. Никаких усилителей вкуса, бульонных кубиков и прогорклого масла. Только свежие продукты и ни шагу в сторону от рецепта…

Я распинался а сам с горечью вспоминал, что в начале 90-х диетические столовые были ликвидированы. Вернее — «приХватизированы» бандитами.

Шестидесятые годы — это время реализации одной из директив VIII пятилетки, предписывающей не только существенно расширить сеть общественного питания, но и значительно улучшить работу подобных заведений, заодно добившись и их максимальной экономической эффективности.

Советские диетические столовые — самое неоднозначное явление во всей системе общепита. Именно в это время стала практиковаться продажа комплексных обедов, проходили эксперименты по работе буфетов без продавца, открывались первые автоматические закусочные. Ну а массовый интерес к диетическому питанию позволил многим предприимчивым руководителям точек общепита добиться размеров таких выручки, которые в несколько раз превосходили цифры, заложенные в годовой план. Продажа диетических блюд приносила более 1 000 рублей — это около трети суточной выручки.

Но не только качество еды привлекало в диетические столовые народ с «улицы»: приготовление диетпитания обеспечивалось государственными дотациями, поэтому посещение таких столовых обходилось дешевле, чем еда в точках общественного питания традиционного формата.

Мы взяли с прилавка, проходя вдоль,

Салат «Витаминный»

Бульон с гренками

Скумбрию с овощами

Запечённые яблоки с изюмом

Чай

Хлеб стоял на столах, прикрытый от мух салфеткой. Ложки, вилки, ножи лежали в общей емкости.

Знакомые с детства плакаты (Хлеб к обеду в меру бери, Хлеб — драгоценность, им не сори) возбуждали грустную ностальгию. Зато для Жаклин все было внове, все — оригинально.

И, как ни странно, вкусно. Особенно десерт. Я знал его — мама в детстве запекала в духовке. Из яблока выцарапывалась середина, туда напихивали изюм без косточек и все это окунали в сдобное тесто. Мама еще макала кисточку в яичный белок и проводила по тесту — глазурировала. Но и столовские печеные яблоки поражали богатством вкуса.

Ну а потом мы пошли на телеграф — звонить Анне Ахматовой, договариваться о встрече. И я думал (такая роскошь нынче думать, не отсеивая чужие мысли) о том, что на фига мне все это. Невольно вспоминая истину, высказанную Геннадием Шпаликовым в художественном фильме «Подранки»: «По несчастью или к счастью, Истина проста: Никогда не возвращайся В прежние места. Даже если пепелище. Выглядит вполне, Не найти того, что ищем, Ни тебе, ни мне. Путешествие в обратно. Я бы запретил, И скажу тебе, как брату, Душу не мути…»

На фига повторять журналистскую тяготу, как и писательские тернии (особенно во время коммунистической диктатуры). Не проще ли просто жить, занимаясь формальной работой, ибо о какой роскоши можно мечтать в СССР! Конечно, если эта милая Жаклин удостоит меня вниманием, то хорошо бы жениться на ней и улепетнуть во Францию. В Париже нынче хорошо, нет еще черножопых и арабов, ссущих прилюдно на Эйфелеву башню…

Глава 28

«Электрички ходят достаточно часто (примерно раз в час и чаще), уехать можно с Финляндского вокзала или с Удельной (некоторые электрички также останавливаются на станциях „Ланская“, „Озерки“, „Шувалово“, „Парголово“ — маршрут следования можно посмотреть на сайте РЖД или Туту)», — прозвучало в моей голове с монотонностью диктора на вокзалах. Надо думать, Ветеринар таким образом просит прощения за свою особенность.

А у меня в течении дороги появилось сомнения в родном французском корреспондентки из Франции. Ну не так она реагировала на совершенную поэзию Рембо и Верлена, не как носитель языка.

Скорее, как русскоязычный. Но изучавший французский под руководством очень грамотных преподавателей.

— А ты в Союзе какой вуз кончала? — спросил я.

— Я в Париже училась, — ответила она механически. Давно заученной интонацией.

«Интересно, кто же такой наш Ветеринар, с таким совершенным знанием французского и ихней культуры?» — подумал я, специально употребил простонародное: «ихний». И с удовлетворением отметил эмоциональное недовольство в сознаниях.

Ну а потом я и вовсе растерялся, так как наш язык закрутил настолько специфическую фразу, что ни я, ни Боксер ничего не поняли:

«Вообще поэзию Рембо можно интерпретировать как развитие теоретических положений Бодлера. И все же панорама этой поэзии совершенно иная. Неразрешенная, но формально упорядоченная напряженность „Fleurs du Mal“ обращается здесь в абсолютный диссонанс. Темы, запутанные и хаотичные, связанные лишь иногда сугубо интуитивно, изобилуют разрывами и лакунами. Центр этого дикта не тематичен, скорее в нем царит кипящая, бурная возбужденность. С 1871 года в композициях отсутствует последовательная смысловая структура — это фрагменты, многократно прерванные линии, драстические, но ирреальные образы; все обстоит так, словно хаос,