Шрифт:
Закладка:
– Какие странности вы тут рассказываете! – Она была, определенно, не очень образованной, но зато самой симпатичной. Я думаю, что это слово должно было иметь какой-то смысл в ее мире. Она в очередной раз подошла ко мне и прижалась теплым боком. – Вы действительно гладиатор.
– Ваш мир соединяет нити? – спросил я регистратора.
Тот кивнул:
– Да. Они появляются во время перемещений со скоростью, превышающей световую. «Червоточины» очень малы и быстро исчезают, но возникают снова и снова. Особенно если сверхсветовые перемещения осуществляются в ваших нитях. В таком случае количество «червоточин» быстро нарастает и все больше людей ошибается дверью.
– И что же нам теперь делать?
– Никто из вас не имеет права и возможности остаться в нашей нити. Как только мы закончим регистрацию, вам придется вернуться туда, откуда вы вышли.
– Я хочу, чтобы гладиатор вернулся со мной на мою нить, – сказала Вауани.
– Если он того захочет, мы, безусловно, ему поможем. Главное, чтобы он не остался на нашей нити, – регистратор указал на желтую Землю.
– Я хочу вернуться на свою родную нить, – сказал я.
– Какого цвета ваша Земля?
– Голубая, со множеством белых облаков.
– Какой ужас! Пошли со мною на розовую Землю, – проворковала Вауани и для убедительности поманила меня рукой.
– Ну, может, это и круто, но я хочу вернуться на свою родную нить, – холодно ответил я.
Мы поспешно завершили регистрацию.
– Можно я возьму что-нибудь на память? – спросила Вауани.
– Возьмите межнитевую линзу. По одной каждому. – Регистратор показал на стеклянный столик рядом с собой, где лежало несколько таких же стеклянных шаров. – Если вы сейчас соедините их контакты, то, вернувшись на свою нить, сможете видеть изображения со связанной нити.
– Если мой мир связан с миром гладиатора, значит, я смогу видеть его нить даже из дома?! – в счастливом изумлении воскликнула Вауани.
– Не только эту, но и другие связанные нити.
Я плохо понял, что говорил регистратор, но все же взял шарик и прикоснулся встроенной в него пластинкой к такой же пластинке на шарике Вауани. Что-то пискнуло, сообщая, что связь установлена. Потом я подпрыгнул, забрался в «F-18» и несколько минут искал, куда пристроить шар. Едва я успел это сделать, как межнитевая пересадочная станция и желтая Земля исчезли. Я снова оказался над Атлантикой, видел голубое небо и то самое море, к которому привык. После посадки на «Рузвельт» диспетчер сообщил, что я нисколько не задержался: радиоконтакт не прерывался ни на мгновение.
Но у меня сохранился шар, неопровержимо доказывающий, что я действительно побывал на другой нити. Не без труда, но я смог незаметно утащить его с самолета. А в тот же вечер, когда «Рузвельт» пришел в Бостон, я принес его в свою комнату в офицерской казарме. Достав его из сумки, я сразу увидел в нем четкое изображение. Вауани беззаботно шла куда-то у подножия сверкающей, словно хрусталь, горы, над которой развернулось розовое небо с голубыми облаками. Когда я повернул шар в руках, он показал мне другую картинку. То же розовое небо с голубыми облаками, но рядом с Вауани был кто-то еще. Мужчина в летной форме американских ВВС.
Я.
На самом деле все объяснялось очень просто: когда я отказался принять предложение Вауани, Вселенная разделилась на две, и сейчас я видел нить иной вероятности.
Межнитевую линзу я хранил всю жизнь. Я наблюдал, как на розовой Земле развивалась любовь Вауани и моего двойника, как они жили отшельниками на хрустальной горе, как они старились, как у них родился целый выводок розовых детей.
Но и на той нити, куда Вауани вернулась одна, она не забыла меня. Через тридцать лет после того, как мы побывали в перепутанных нитях, я увидел в шаре, как она прогуливалась по пляжу с каким-то стариком, держа его под руку. Три луны отбрасывали на песок шесть теней. И в этот самый миг Вауани посмотрела на меня из своего шара. Ее глаза больше не казались голубыми облаками, а лицо вряд ли можно было сравнить с розовым небом. Но ее улыбка была такой же обольстительной, как и прежде. Я отчетливо услышал, как она сказала: «Вы действительно гладиатор!»
Посыльный[7]
Старик лишь вчера заметил слушателя, стоявшего внизу. В последние дни у него было очень плохое настроение, и он почти не выглядывал в окно – только когда играл на скрипке. Он пытался отгородиться от остального мира с помощью штор и музыки, но это было невозможно.
Много лет назад, по другую сторону Атлантики, укачивая в узкой мансардной комнате лежавшего в коляске младенца или просматривая неинтересные заявки в шумном патентном бюро, он постоянно пребывал мыслями в прекрасном мире. Там он мчался со скоростью света; теперь же он пребывал в неподвижности в тихом, уединенном маленьком городке под названием Принстон. Умение отрешиться от внешнего мира, присущее ему в молодые годы, покинуло его. Мир постоянно смущал и тревожил его. Особое беспокойство вызывали у него два вопроса; один из них – квантовая теория, созданная Максом Планком, ставшая навязчивой идеей для многих молодых физиков, и прежде всего принцип неопределенности, входивший в эту теорию. «Бог не играет в кости», – часто говорил он себе в эти дни. Вторую половину жизни он посвятил созданию Единой теории поля, но не добился никаких успехов. Ему удалось лишь чисто математическое построение, совершенно не связанное с физикой. А еще его очень беспокоила атомная бомба. Прошло много времени после Хиросимы и Нагасаки, давно закончилась война, но его боль, ноющая, как старый ушиб, теперь разыгралась с неистовой силой. Такая маленькая, простая формула, он же соотнес массу с энергией, только и всего. По правде говоря, до того как построили и запустили реактор Ферми, старик думал, что превращение массы в энергию на атомном уровне возможно лишь в самой необузданной людской фантазии. В последнее время Хелен Дукас прилагала все свои силы, пытаясь утешить его. Но она не понимала, что его волновали не собственные достоинство, ошибки, честь или позор – его тревоги касались более важных вещей. Недавно во сне он услышал страшный грохот, похожий на потоп или извержение вулкана. Другой ночью его разбудил шум, но выяснилось, что это всего лишь похрапывает маленький щенок, спящий в патио. Больше шум не нарушал его сны. Ему снились пустынные земли, заходящее солнце, отражающееся в тающем снегу. Он пытался бежать из пустоши, но она была настолько велика, что казалась безграничной. Позже он увидел океан, над ним опять – заходящее солнце, заливающее море кроваво-красным светом, и понял: весь мир это пустошь, покрытая тающим снегом. И снова он проснулся в испуге. На сей раз в его сознании, как темный риф
