Падение продолжалось недолго, секунд десять, может. Не знаю, не считал. Наверное, подсчет времени до встречи с землей (а потом и с всевышним) был не самым моим большим желанием в тот момент. Что я успел? Да ничего, если честно. Зачем-то схватил свой вещмешок и прижал к животу руками. И тут раздался треск, самолет скакнул, дал козла, опять что-то громко хрустнуло, и я полетел куда-то…

Очнулся оттого, что мне на лицо капали редкие капли дождя. Просто падали. И я сквозь тошноту и головокружение зачем-то попытался угадать, куда же упадет следующая. Не получилось: вместо загаданного лба капля щелкнула прямо по кончику носа. И тут где-то вдалеке взревели моторы. Первый звук, который я услышал. Кажется, мотоциклы. Два вроде. Или три? Не знаю, голова продолжала жить какой-то своей жизнью и слушаться меня пока не хотела. Я попытался двинуть рукой, сначала левой, потом правой, но со всех сторон я был зажат чем-то.

Отодвигалось оно от меня с большим трудом. Почти никак. Ноги я чувствовал. Вот они как раз были посвободнее, и я смог пошевелить обеими. И самое главное, боли при этом не ощутил. Будем надеяться, что целы.

Прошло с полчаса, может, – не знаю. Наверное, я опять отключился. Где-то сзади шумело, вроде кто-то ломился сквозь кусты. И ругались. К сожалению, по-немецки. Шли не таясь, громко переговариваясь между собой. Досталось от коллектива, насколько я понял, фельдфебелю Майеру, который, толстая харя, остался возле мотоциклов, а бедные зольдатен вынуждены рвать тут в лесу форму, которую никто менять не собирается. Обычный треп, я бы и внимания не обратил. Вот только шли эти гансики, скорее всего, по мою душу. Паскудство, да?

Судя по голосам, шли пятеро. Даже если я исхитрюсь вытащить руку с пистолетом из-под обломков, которыми меня придавило, то смогу уложить от силы парочку. Ну, это если они будут стоять как в кино и ждать, пока я уйму дрожь в руке и смогу прицелиться. Если повезет, то напоследок сам застрелюсь. Потому что к Герою Советского Союза они вряд ли воспылают большой любовью. Особенно, если найдут мой трофейный парабеллум.

Вот только пистолета я нащупать никак не мог. Что-то врезалось мне в задницу, но я бы не поставил на оружие. Так что геройская перестрелка пока откладывается. Я все же смог немного повернуться на бок, хотя до этого вроде не получалось даже вдохнуть поглубже. Опаньки, и правда, парабеллум. Кобура, собака, никак не расстегивается, пальцы во что-то упираются. Сейчас, еще немного и все получится. Ну же!

А немцы уже рядом. Похоже, им сильно мешает разросшийся шиповник, и лезть в него они не хотят. Самый умный предложил вытащить спичку, чтобы проигравший пробрался в одиночку и все проверил. Надеявшегося на трофеи молодого подняли на смех, заверив, что на сувениры можно взять только маленький кусочек, остальное разбилось при падении с высоты.

Как говорят, инициатива имеет инициатора. Проиграл рядовой Кох, предложивший тянуть жребий. Под гогот камрадов он полез в кусты. А я в ту же секунду смог расстегнуть кобуру. Ладно, теперь пистолет. Он подавался по миллиметру буквально, еще и пальцы срывались. В одной из попыток я сорвал ноготь и еле сдержался, чтобы не закричать от боли.

А немец все лез, молча, никак не реагируя на подначки своих товарищей. Только ветки трещали. И в конце концов, вывалился на землю где-то сзади меня. Встал, помянул свинячье дерьмо и начал рассказывать, что он видит. Понимал я не все: какой-то странный диалект, да еще и окончания слов глотает. Для такого горе-переводчика, как я, сложновата задачка.

– Самолет, как и думали, всмятку. Ничего целого. Кабина зарылась в землю, ее не видно. Фюзеляж смят, крыло отвалилось. Вот один труп, этому грудь раздавило. Второй рядом, голова лопнула как тыква. Не, живой пока… – Тут совсем близко щелкнул затвор и грохнул выстрел.

– Ты что там развоевался, Кох? – крикнули из-за кустов. – А то сейчас Майер прибежит, испугается. – Немчики дружно заржали такому остроумию.

– Раненый, не жилец, – крикнул Кох, – ничего особого. А Майера вам, дурачки, бояться надо, до меня он не доберется. – Немец закашлялся, долго, надсадно и с облегчением отхаркал в конце мокроту. Постоял, восстанавливая дыхание, и продолжил: – Груз разбросан, лезть в коробки и ящики нет никакого желания. Обмундирование, наверное. Вот еще труп.

Вот как раз в этот момент капля попала мне в глаз, и я не выдержал, моргнул.

– Ты ранен? – тихо спросил немец. Голос шел прямо из-за моей головы, он успел подойти гораздо ближе, чем когда обходил самолет.

Я просто моргнул. Почему-то подумал, что сейчас смысла скрывать свое корявое знание немецкого языка нет. Чувствовал я себя донельзя беспомощным в этот момент. Обидно до слез было: только что этот гад обозвал меня трупом, перед этим спокойно грохнув моего товарища. И переживает, наверное, только из-за того, что винтовку чистить придется. Сволочь.

– Кох, ты с кем там разговариваешь? – вдруг крикнул кто-то из кучки ожидающих новостей.

– С твоей мамой, она говорит, что заждалась меня, – гоготнул немец. – Все, я вылезаю. Пусть трофейная команда здесь корячится. Для нас ничего нет.

Что-то упало возле моего лица. Я скосил взгляд и увидел немецкий перевязочный пакет. Кох, бормоча что-то про то же самое свинячье дерьмо, полез назад в кусты.

Пистолет наконец поддался, выскользнул из кобуры. Я попытался навести мушку на спину немца, задержал дыхание. А потом подумал: «А на хрена я в него собираюсь стрелять? Только что он меня спас от плена и, возможно, от смерти». Кох удалялся, сверху продолжала литься холодная вода. Я вытер лицо, опустил парабеллум. И смог, наконец, вздохнуть полной грудью. Болели ребра, в горле клокотало. И тут ящики сдвинулись, больно ударив меня по руке с пистолетом и выбив его на землю. А дышать снова стало не особо чем.