Вот только его мучает один вопрос, сказал «фюрер» репортеру: что делать с теми десятками тысяч людей, которым он вынесет смертные приговоры, как их уничтожить — газом или каким-либо другим способом?

Его не преследуют ни полиция, ни закон. Он открыто проводит свои митинги в Лос-Анжелосе, в Вашингтоне, в Майами... Полиция не позволяет антифашистам мешать ему агитировать за фашизм.

Фашисты! Люди в Европе никогда не забудут устроенных гитлеровцами концентрационных лагерей, где вместе со взрослыми томились и гибли миллионы детей.

Это фашисты насильно угоняли в Германию миллионы людей, и среди них — подростков. Заставляли их работать на себя. Вот всего лишь несколько газетных сообщений.

Четырнадцатилетняя Нонна Григорьева 8 октября 1942 года писала домой из немецкого рабочего лагеря: «Мамочка, погода здесь плохая, идут все время дожди. Я хожу босая, потому что у меня обуви нет. Хожу как нищая. Хлеб получаем два раза в день по сто граммов. Работаем двенадцать часов в день. Мамочка, тоска ужасная. Кроме завода и бараков, ничего не знаем. Как приду с работы, упаду на кровать, наплачусь вдоволь, вспомню дом и вас, и с тем засну. За короткое время нашей жизни здесь мы все выбились из сил, недосыпаем, недоедаем. В маленькой комнате нас пятнадцать человек... Если придется увидеться, то расскажу все. Но увидеться навряд ли придется, потому что зимовать останемся в летних бараках из досок...»

В другом письме, 10 ноября 1942 года, та же Нонна писала:

«Наша жизнь, мамочка, хуже, чем у собак. Суп дают такой же зеленый, который по-прежнему никто не ест. У меня от думок иссох мозг и глаза от слез не видят. Сегодня все двенадцать часов работали голодные. Но плачь не плачь, а работать нужно... Какая может быть работа у человека голодного изо дня в день. Придет начальник, или сбоку сидящая немка подгонит: «Нонна, арбайтен шнеллер, шнеллер!» («Нонна, быстрее, быстрее работать!»). Дорогая мамочка, как мне тяжело без вас... Я от обиды плачу. О, есть еще хуже, еще тяжелее, но я не в силах описать... Мы уже привыкли к тому, что в два часа ночи открывается дверь, полицай зажигает огонь и кричит: «Ауфштеен!» («Встать!»). Сразу же встаем и выходим во двор. Стоим час. Начинают нас считать. Ждем вторую смену, когда войдем во двор. Замерзаем, пока стоим во дворе. Мыслимо ли — почти босые ноги. А иной раз проливной дождь идет или мороз. Я просто не в силах всех переживаний и мучений описать... Мамочка, я устала... Сейчас работаем вместе с украинцами, французами и сербами. Мамочка, если можно, то вышлите посылку — луку и чесноку: у меня цинга. Не откажите в моей просьбе».

...В северной части центра столицы Польши — Варшавы, среди кварталов новых домов, стоит величественный белый памятник героям варшавского гетто.

Этот район в 1940 году фашисты, захватив Варшаву, отгородили от остального города шестнадцатикилометровой стеной. За нею оказались запертыми и обреченными на гибель четыреста тысяч граждан Польши — евреев, среди которых было много детей. Гибли, умирали сотни тысяч. И когда через три года в гетто осталось в живых из каждых десяти только двое, когда осталось только семьдесят тысяч взрослых и детей, фашисты направили туда специальные команды, чтобы вывезти для уничтожения еще шестнадцать тысяч человек. Эсэсовцев встретили гранатами и огнем из пистолетов и ружей. Это было 18 апреля 1943 года. Фашисты отступили. Они вызвали на помощь бронетранспортеры и танки. Но семьдесят тысяч людей сражались. Они сражались на каждой улице, в каждом доме. Во главе восставших были коммунисты. Много месяцев подряд до этого дня польские товарищи тайно переправляли в гетто оружие, какое им удавалось доставать. И в эти дни восстания над домами гетто реяли флаги — бело-красный и красный — знамя борцов за справедливость.

Горели гитлеровские танки, падали фашисты. Они подвезли артиллерию, вызвали авиацию, но восставшие сражались до последнего. Коммунисты-поляки обстреливали фашистские батареи с тыла, пытаясь не дать им бить по восставшим. И лишь 16 мая фашистский генерал Шроп отправил Гитлеру последнее донесение: «...еврейский район в Варшаве не существует... Общее число уничтоженных евреев составляет 56 065».

…Возможно, что мистер Бунзен и не был сам фашистом, но он и его приятель Джулиан Харвей свято верили в то, что побеждает только сильный и безжалостный! Так ли это далеко от того, к чему призывают фашисты?

Но мысль о фашистах, распускающих свои щупальца в Америке, сообщения об их открытых выступлениях в Майами заставили подумать и о другом. Не был ли фашистам неугоден Артур Дюперо? Может быть, он относился к числу тех честных американцев, которые, борясь за будущее своих детей, требуют запретить фашистские общества в Америке? Фашисты могли подложить на яхту мину замедленного действия...

Тогда мистер Харвей и сам тоже пострадавший?

И все же неясно, почему он спасся не вместе с остальными, а один?

Продолжим же изучение обстоятельств дела и представим себе дальнейший путь, пройденный журналистами и следователями...

На вилле Харвея.

Тревога.

Цифры на снимках

Фирма «Эллис и К°» заняла новое и малодоходное место невдалеке от дома Харвея. Эллис установил свой ящик у большого рекламного щита, разложил газеты и начал зазывать прохожих.

Ральф Буллит принял приглашение и встал возле, терпеливо ожидая своей очереди. Было за полдень... На противоположной стороне улицы в двухэтажном домике Харвея, спрятанном в глубине двора за высокими листьями кактуса и зеленью декоративных деревьев, ничто не нарушало покоя. Репортеру представилась фотография этого дома на газетном листе и подпись: «Отсюда Дж. А. Харвей ушел со своей женой в море, чтобы вернуться одному».

— Стоп! — скомандовал себе Буллит. Ему вдруг представилось, как несколько лет назад так же вышла из этого дома юная красавица миссис Джоан Харвей со своим любящим мужем, чтобы тоже больше никогда не возвратиться. Муж вскоре утешился и привел сюда новую жену. И опять трагическая развязка...

Не было ли общего в этих двух случаях гибели женщин? Буллит тут же решил еще раз заняться делом Джоан Харвей.

Эллис призывно постучал щетками по ящику и показал на освободившееся кресло:

— Прошу!

Буллит попросил:

— Не торопись... Работай помедленнее, а я пока посмотрю газету.

По его расчетам Харвей должен был сейчас выйти из дому по вызову Честера.

Старательно намазывая кремом туфли клиента, Эллис докладывал результаты наблюдения: со вчерашнего вечера Харвей никуда не отлучался, и никто его не посетил.