хотя бы относительного экономического равенства[899]. На пути к желанным выгодам стояла немногочисленная верхушка нобилей, они были сильны, но против них – почти весь народ. Следовательно, они должны были уступить.

Значительную роль в их поражении сыграл институт народных трибунов. Честолюбивая молодёжь не могла пробиться высоко, трибунат часто становился высшим достижением – его и сделали своим орудием против властьимущих. Права трибуна были довольно велики: только он мог привлечь к суду действующего магистрата, использовать интерцессию, защищать интересы Республики против магистратов и частных лиц[900]. Ранее этим почти не пользовались в ущерб властям, теперь же на волне всеобщего недовольства поднялись люди, использующие эти права для дискредитации политических противников. Оппозиция имела важное политическое средство – народные собрания по трибам, руководимые трибунами. Их роль возросла, они выражали требования народа[901].

По инициативе трибунов[902] прошёл ряд нашумевших политических процессов против Сципиона и его группы. Он был обвинён в присвоении денег – «больше на основании подозрений, чем опираясь на доказательства» (Liv. XXXVIII.51). И по обычаю, и по закону консул мог свободно распоряжаться военной добычей[903]. И даже не мог быть привлечён к суду за присвоение части её[904]. Но для трибунов сущность обвинений не важна, главное – очернить Сципиона и тем самым дискредитировать его политику. Чтобы свалить политика, его надо было очернить как человека[905]. Процесс имел ярко выраженный политический характер. Идейным обоснованием суда стало то, что вождь «слишком возвысился над всеми» (Liv. XXXVIII.50). Ситуация, равная остракизму: власть и деятельность вождя были признаны опасными для государства. Смысл же обвинений виден из речи трибуна Племиния – Сципион своим влиянием пытается подменить постановления сената и повеления народа (Liv. XXXVIII.31). Суд над ним – отрицание иностранной клиентелы и власти немногих. Рядом судебных процессов 90 гг. II в. до н. э. было осуществлено унижение аристократии[906].

Падение Сципиона стало падением его политики. Однако «свалил» его не Катон, как полагает Х. Скаллард[907], и даже не «союз сената с Катоном»[908], а объединение сената и трибуната против произвола магистратов[909], поддержанное «обойдёнными удачей» нобилями и рвущимися эксплуатировать провинции всадниками. Новое восторжествовало не сразу – политические судебные процессы продолжались до середины II в. до н. э. Сенат, чья власть после устранения Сципиона усилилась[910], частично состоял из его сторонников. Как всегда после падения крупного политического лидера, образовался политический вакуум, который не мог быть сразу заполнен.

Борьба долго продолжалась в более глухих формах. К началу III Македонской войны некоторый перевес уже был на стороне «новаторов». Старая знать не была отстранена, лишь потеснена. Анализ списков консулов 201–121 гг. до н. э.[911] даёт новые имена, но их не так много – с 200 по 146 г. до н. э. из 108 консулов лишь 8 представляли фамилии, впервые пробившиеся к консулату[912]. C 200 г. до н. э. вплоть до Мария не более 29 консулов представляли новые фамилии[913]. Однако всего в 367–133 гг. до н. э. на 242 патрицианских пришлось 234 плебейских консульства[914]. В консулы стали прорываться и «выскочки», для упрочения своего положения и личного обогащения нуждающиеся в войнах и серьёзных внешнеполитических успехах. В значительной степени этим и объясняется возросшая агрессивность Рима – «новые люди» жаждали триумфов, славы, богатства, политического капитала, им надо было «отметиться» и запомниться. Сама внешняя политика, лишившись аристократического лоска и расчётливой «снисходительности», стала более жёсткой и даже грубой[915]. Этому способствовало и осознание возросшей мощи Рима. Представители «нового течения» не чуждались лжи, прямого обмана (переговоры Марция с Персеем[916]), что было мало свойственно политике предыдущего периода.

Не имея опыта, консулы не смогли успешно завершить III Македонскую войну. Это вызвало ответную реакцию старых родов и избрание консулом опытного Эмилия Павла. Позиции нобилей несколько усилились. Тем не менее процесс не пошёл вспять. Нельзя согласиться, что консулат Эмилия «вернул руководящую роль сципионовской группе»[917]. Возможно, успел измениться состав сената, приказ о разгроме Эпира косвенным образом подтверждает это, и, парадокс, македоняне считали себя клиентами Эмилия.

Выступление армии против предоставления триумфа Эмилию, видимо, отчасти объясняется и отголосками внутриполитической борьбы. Армия (т. е. народ) тоже могла воспринять его консульство как попытку нобилей вернуть себе прежнее влияние. Среди тех, кто подстрекал армию против консула, был и один претор, что свидетельствует о личной или «партийной» вражде.

В целом период 80–50 гг. II в. до н. э. можно назвать переходным. В переходный период социальное движение не обходится без зигзагов, неодолимость нового – лишь общий итог развития[918].

Всемогущество нобилитета было несколько ослаблено, младшая знать получила доступ к власти. Делиться со всадниками особо не желали, их по-прежнему оттесняли от «государственной кормушки». То, что они не смогли добиться большего, свидетельствует о преувеличении их значения и об отсутствии единства внутри движения, ограничившего старую нобильскую «аристократию». Это был долгий процесс. За старыми, обветшалыми политическими формами стояли определённые социальные группы со своими узкими интересами, но от этого не менее яростно ими защищавшимися[919]. Уже после смерти Сципиона его зять Назика резко возражал против разрушения Карфагена, т. к. считал себя его патроном и п.ч. понимал: это станет переломом в римской политике и началом провинциальной эры[920].

На закате жизни Катон изменил свою позицию и выступал против создания «лишних провинций»[921]. Тому были две главные причины. Первая: его основная цель – ограничение нобильского всевластия – была во многом достигнута. Вторую чётко сформулировал М.И. Ростовцев: Цензор был ярым противником чуждого (особенно греческого) влияния на римское общество и сторонником патриархальности. А разлагающее влияние на Рим из провинций должно было оказаться несравненно сильнее, нежели из зависимых стран, контакты с которыми для большинства квиритов были ограничены[922].

Со смертью политиков типа Сципиона, Эмилия или Катона пришли люди новой формации. Выросшие в новых условиях, они легко взяли курс на аннексию. Провинция – дело более хлопотливое[923], чем зависимое государство: надо ставить гарнизоны, охранять границы, контролировать магистратов, чиновников, откупщиков. Но провинция давала больше гарантий спокойствия в ней. На определённом этапе развития вообще и развития агрессии в частности должен наступить период осмысления достигнутых результатов. Должны появиться тяга к стабильности и возможности гарантированно пожинать плоды побед. События 149–146 гг. до н. э. можно считать переломными – Рим перешёл к прямой аннексии, и теперь каждая успешная война сопровождалась захватом новой территории[924].

Первые две провинции, Сицилия и Корсика с Сардинией – были образованы в 227 г. до н. э. Только через 30 лет, в 197 г. до н. э., к ним добавились ещё две