Шрифт:
Закладка:
Я так и вижу эту допотопную типографию в городке на Миссисипи – стены, увешанные афишами скачек, закапанную стеарином наборную кассу, прямо в гнезда которой по вечерам мы вставляли свечи; полотенце, истлевшее от долгого употребления, и другие приметы подобного рода заведений; так и вижу «мастера» – сезонника, который исчезал с наступлением лета, с его котомкой, где лежали рубаха и сверток афиш; не подвернись работа в типографии, он бы читал лекции о трезвенности. Жизнь его была проста, потребности невелики; все, что ему надо было, – это кусок хлеба, постель и немного денег, чтобы напиться. Впрочем, как я уже сказал, быть может, теперь я здесь чужой, и мой гимн давно забытым временам неуместен – так что я «закругляюсь» и умолкаю».
Здесь нельзя не вспомнить золотые слова Марка Твена, которые стали эпиграфом ко всей этой книге:
«Тот, кого вы заставили смеяться, никогда вас не забудет».
А вот так, тоже с юмором, Марк Твен рассказывает о том, как он рулил в газете, будучи оставленным замещать главного редактора.
«Гудмен уехал на неделю отдыхать в Сан-Франциско, и я остался за главного редактора. Я полагал, что это вовсе не трудно: работы почти никакой, стоит только писать по одной передовице в день; однако мне скоро пришлось отказаться от этого предрассудка. В первый же день я никак не мог придумать тему для статьи. Потом меня осенило: сегодня 22 апреля 1864 года, значит, завтра исполнится 300 лет со дня рождения Шекспира; лучше темы и не придумаешь. Я достал энциклопедию, раскрыл ее и узнал, кто такой был Шекспир и что он сделал, потом, позаимствовав эти сведения, преподнес их публике; и надо сказать, что трудно было бы даже нарочно найти аудиторию, более нуждающуюся в сведениях о Шекспире. Того, что Шекспир сделал, не хватило бы на приличной длины передовицу, остальное я дополнил тем, чего он не делал, – и во многих отношениях это было куда интересней и занимательней, чем самые выдающиеся из его деяний…»
Не секрет, что чем ярче выстроит автор собственную художественную вселенную, тем с большей охотой летят к ней читатели, тем им там комфортнее – и они на долгий-долгий срок обосновываются там, делают ее реалии своим местом обитания, так сживаются с населением этой авторской вселенной, ее языком, эстетикой, принципами. Это ли не цель, что всем писателям и художникам желанна?
«Кто не знает, куда направляется, очень удивится, попав не туда».
При таком формировании вселенной и самому автору легче общаться с внешним миром. Кукуя из своего скворечника – художественной вселенной, он уверенно сообщает, что ему нравится, что не нравится. Вялое неоформленное нечто слушать не будут. К создателю мемов, афоризмов, ставших нарицательными персонажей, сформировавшему стиль и моду на что-то, прислушаются однозначно.
Марк Твен, конечно же, выстроил себе такую вселенную. И при помощи ее эстетики, образного языка и строя юмора наглядно демонстрировал обществу, что ему не нравится.
Вот, например, не нравилось ему то, что литературной и театральной критикой занимаются мало пригодные к этому люди, непрофессионалы. И донес он это свое недовольство до публики не просто криком: «Доколе?!» и потрясанием кулаком в воздухе, а художественным примером. Словом. Проняло непрофессионалов, нет – мы не знаем. Но острота, злободневность и точность потрясают и сейчас:
«КАК Я РЕДАКТИРОВАЛ СЕЛЬСКОХОЗЯЙСТВЕННУЮ ГАЗЕТУ
Не без опасения взялся я временно редактировать сельскохозяйственную газету. Совершенно так же, как простой смертный, не моряк, взялся бы командовать кораблем. Но я был в стесненных обстоятельствах, и жалованье мне очень пригодилось бы. Редактор уезжал в отпуск, я согласился на предложенные им условия и занял его место.
Чувство, что я опять работаю, доставляло мне такое наслаждение, что я всю неделю трудился не покладая рук. Мы сдали номер в печать, и я едва мог дождаться следующего дня – так мне не терпелось узнать, какое впечатление произведут мои труды на читателя. Когда я уходил из редакции под вечер, мальчишки и взрослые, стоявшие у крыльца, рассыпались кто куда, уступая мне дорогу, и я услышал, как один из них сказал: «Это он!» Вполне естественно, я был польщен. Наутро, идя в редакцию, я увидел у крыльца такую же кучку зрителей, а кроме того, люди парами и поодиночке стояли на мостовой и на противоположном тротуаре и с любопытством глядели на меня. Толпа отхлынула назад и расступилась передо мной, а один из зрителей сказал довольно громко: «Смотрите, какие у него глаза!» Я сделал вид, что не замечаю всеобщего внимания, но втайне был польщен и даже решил написать об этом своей тетушке.
Я поднялся на невысокое крыльцо и, подходя к двери, услышал веселые голоса и раскаты хохота. Отворив дверь, я мельком увидел двух молодых людей, судя по одежде – фермеров, которые при моем появлении побледнели и разинули рты. Оба они с грохотом выскочили в окно, разбив стекла. Меня это удивило.
Приблизительно через полчаса вошел какой-то почтенный старец с длинной развевающейся бородой и благообразным, но довольно суровым лицом. Я пригласил его садиться. По-видимому, он был чем-то расстроен. Сняв шляпу и поставив ее на пол, он извлек из кармана красный шелковый платок и последний номер пашей газеты.
Он разложил газету на коленях и, протирая очки платком, спросил:
– Это вы и есть новый редактор?
Я сказал, что да.
– Вы когда-нибудь редактировали сельскохозяйственную газету?
– Нет, – сказал я, – это мой первый опыт.
– Я так и думал. А сельским хозяйством вы когда-нибудь занимались?
– Н-нет, сколько помню, не занимался.
– Я это почему-то предчувствовал, – сказал почтенный старец, надевая очки и довольно строго взглядывая на меня поверх них. Он сложил газету поудобнее. – Я желал бы прочитать вам строки, которые внушили мне такое предчувствие. Вот эту самую передовицу. Послушайте и скажите, вы ли это написали? «Брюкву не следует рвать руками, от этого она портится. Лучше послать мальчика, чтобы он залез на дерево и осторожно потряс его». Ну-с, что вы об этом думаете? Ведь это вы написали, насколько мне известно?
– Что думаю? Я думаю,
