было тихо. По открытому обнесенному частоколом двору туда-сюда расхаживала сухонькая старушка, на крыше соседней избы сидел, постукивая молотком о дранку, мужчина средних лет. Озолу эта тишина вначале показалась подозрительной, и он решил было продолжать наблюдение за деревней, поджидая своих товарищей. Но терпения не хватило. Поправив ремень автомата так, чтобы удобно было стрелять, он по огородам стал продвигаться к центру деревни.

Внезапные автоматные очереди фашистов, находившихся в засаде за сараем, свалили парня. Горячая боль резанула по обеим ногам. Одна пуля ударила в плечо. Воздух с шумом вырвался из легких. Юрий закрыл грудь ладонью. Кровь хлынула через пальцы. Унять бы ее бинтом. Но когда? Где силы? К нему уже бежали, обгоняя друг друга, немцы и полицейские. Их было много против одного. И все-таки Озол нашел силы дать очередь из автомата. Бил в самое скопище, но упал ли кто из врагов подкошенным, так и не увидел. Сознание покинуло его.

Первым к тяжелораненому подбежал обер-лейтенант с окровавленным лицом. Пуля избороздила ему щеку, навсегда обезобразив лицо. Уже за одно это русский десантник заслуживает смерти.

Обер-лейтенант выхватил из кобуры пистолет:

— Швайн! Капут!!

Неожиданно тяжелораненый в бреду заговорил по-немецки. Это привело офицера в смятение.

— Исчадие! Немец убивает немца. Откуда он взялся? Может, это свой? Наш разведчик, возвращающийся с задания?

— Все может быть, господин обер-лейтенант, — щелкнул каблуками стоявший рядом фельдфебель.

— Перевязать его! В телегу — и в штаб! — приказал обер-лейтенант и позволил забинтовать себе окровавленную щеку.

Захваченного в плен везли по деревне на крестьянской телеге. Следом, шумно разговаривая, шла толпа солдат и полицаев. Для них это была первая большая удача перед блокадой. Пленный мог рассказать многое из того, что им было неизвестно и что их так интересовало. Для жителей деревни боец оставался сыном советской земли, которого они молчаливо, со слезами на глазах провожали на муки и смерть. Старуха, чья изба ближе всех стояла к лесу, что-то шептала и крестилась. Она просила бога облегчить страдания безвестного воина.

Пленного привезли в деревню Прудок и положили на стол перед медиками.

— Лечить! Привести в чувство! — строго приказал офицер. — И сейчас же! Немедленно!

Ему не терпелось поскорее узнать, кто это перед ним, почему было поднято оружие против своих же, если это немец?

Два военных фельдшера быстро обрабатывали раны, бинтовали ноги, плечо, растирали спиртом виски, потом они сунули под нос почти бездыханного тела нашатырный спирт. Не помогло. Пленный лишь тяжело простонал.

— Не очнется, — сказал один фельдшер.

— Отойдет на время, — добавил другой. — Но потом умрет.

Офицер набросился на горе-лекарей с кулаками:

— Лечить! Заставить его очнуться!! Я требую!!!

Лекари принялись бить пленного по щекам, трясти его за уши. Под нос снова потянули ватку, смоченную в нашатыре. Раненый открыл глаза, растянул слова:

— А-а-а… Это вы, фрицы!

Офицер радостно захлопал:

— Браво! Он ожил! Мы будем с ним говорить по-свойски. Немец с немцем всегда находит общий язык.

— Вы лжете, обер-лейтенант, — ответил тихо, тяжело дыша, пленный. — Немец немцу рознь. Есть немцы Гитлера и его шайки и есть немцы Эрнста Тельмана.

— Не будем заводить долгих политических споров на пороге у смерти. У нас мало времени. Вам остались считанные минуты, а нам надо о многом у вас спросить. Начнем же.

Офицер сел за стол, раскрыл перед собой записную книжку:

— Итак, вопрос первый. Кто вы?

— Я советский военный разведчик.

— Вы? Разведчик? Это вздор. Немец не может быть советским разведчиком. Это моему уму непостижимо. Это позор Германии!

— Позор Германии… Это… Это… Подойдите поближе… мне тяжело говорить.

— Яволь! Слушаю вас…

Озол поднял голову, глянул на офицера с испепеляющим проклятием:

— Позор Германии — это вы! — и плюнул кровью офицеру в лицо.

Офицер отшатнулся. Неслыханное оскорбление! Ему влепили плевок в лицо. Часть плевка попала в глаза, и он долго брезгливо протирал их носовым платком. Другая рука его судорожно тащила из кобуры пистолет, который за что-то зацепился и никак не поддавался. От ярости у обер-лейтенанта дрожала рука. Хотелось заставить его ползать у ног, молить о пощаде, хотелось упиваться его страхом и унижением. Однако этого не случилось. Наградив врага плевком, пленный скончался от потери крови. Он принял смерть совсем спокойно, будто исполнил давно задуманное.

— Куда его? — спросили лекари офицера.

— В Прудках не закапывать. Могила этого проклятого красного диверсанта должна остаться неизвестной.

Тело Юрия Карловича Озола оккупанты бросили в лесу. Но советские патриоты похоронили его в деревне Чернявка в саду крестьянина Федора Науменко.

Забегая вперед скажем, что Юрий Карлович посмертно был награжден орденом Отечественной войны II степени, а тело воина-героя в 1944 году по решению ЦК ВЛКСМ было перевезено с Березины в Москву, на Новодевичье кладбище. И встал над могильным холмом во весь рост гранитный солдат-десантник в развевающейся на ветру плащ-палатке.

Решение на выход из ловушки

В штабе оперативной группы командира ждали важные новости. Разведчики привели с шоссе Минск — Могилев, что протянулось южнее гуменских лесов, пленного ефрейтора.

— Допрашивали? — спросил командир.

— Нет. Ждали вас, — ответил Алексеев, разворачивая карту на столе у землянки.

— Где его взяли?

— Вот здесь, — указал карандашом на карте Алексеев, — где кончаются леса и начинается поле. Короче говоря, вблизи местечка Погост. Гусь подвел ефрейтора — гусятинки захотелось сердешному…

— Какой гусь?

— Разведчик прокричал в кустах на лугу гусем, и ефрейтор кинулся на крик, как хорошо натасканный пес. Инстинкт…

— Молодцы разведчики! Надо поощрить их за находчивость. Ефрейтора — на допрос! Переводчик Юферев здесь?

— Здесь. На месте. Сейчас позовем.

Ефрейтор появился в сопровождении разведчика Буташина. Это был грузный немец, которому наверняка не хватало солдатского пайка и до зарезу нужна была дополнительная подкормка. Гусятина оказалась роковой иллюзией, и теперь он грыз кем-то щедро преподнесенный сухарь.

— Куда они направлялись?

— Все туда же — на Восточный фронт. Служил при штабе дивизии в охране. Это пока все, что я узнал по пути к вам. Разговорчив.

— Прекрасно! Приступайте к допросу.

После уточнения места рождения, даты мобилизации на военную службу, выяснения семейного положения пошли вопросы командира и начальника штаба.

— Где высадили вашу дивизию и ее номер?

— 39-я пехотная дивизия. Высадили в Минске.

— Причина?

— Нам сказали, что нужно денька три-четыре размяться, помочь минскому гарнизону навести в лесах «новый порядок».

— Ну и как? Навели?

— Да… Наших там много погибло. Но леса восточнее Минска все-таки мы очистили? Правда, вместо трех дней провозились восемь. Никто не думал, что в лесах так много партизан.

— И много вы уничтожили и взяли в плен партизан?

— Очень немного. Пока мы собирались их уничтожить, они вовремя