Шрифт:
Закладка:
Но сейчас он страдал.
Потому что стоило сестре Татьяне от него отойти, как тут же начинало хотеться, чтобы она вернулась. Он искал предлоги, но это было совсем уже недостойно; однако она, Татьяна, словно чувствовала. Появлялась сама, чуть-чуть улыбаясь той самой улыбкой, как у знаменитой Моны Лизы.
Сегодня она подошла после остановки, в руках – свежая газета. Брови гневно сведены, на щеках румянец.
– Нет, Фёдор, вы только посмотрите!..
Она ткнула в низ страницы.
Что там такое? Стихи?
– Господин… или теперь уже товарищ? – Брюсов. «В дни красных знамён».
Фёдор глянул.
На улицах красные флаги,
И красные банты в петлице,
И праздник ликующих толп;
И кажется: властные маги
Простёрли над сонной столицей
Туман из таинственных колб.
Но нет! То не лживые чары,
Не призрак, мелькающий мимо,
Готовый рассеяться вмиг!
То мир, осуждённый и старый,
Исчез, словно облако дыма,
И новый в сияньи возник!
– Поэт… – только и смог сказать он.
– Глупый он поэт! – Татьяна даже топнула. – Скверный! А я так любила его Chefs d’oeuvre[16]!..
Фёдор сглотнул, ибо он, если честно, поэтов знал скверно, хотя это и «полагалось» негласными правилами старшей роты – ибо гимназистки-тальминки могли обсуждать модных стихотворцев часами, а галантный кавалер-кадет просто обязан был со знанием дела поддержать разговор.
– Головы у многих закружились, – попытался сгладить он. – Они одумаются, вот увидите, одумаются!
Татьяна опустила голову, вздохнула тяжко.
– Не одумаются, Фёдор. Уже не одумаются. Дурмана вдохнули, не остановиться теперь.
– Дурман рассеивается…
– Но не раньше, чем непоправимое случится, – шепнула она, походя ближе. – Страшно мне, Фёдор, молюсь – а ответа нет. Словно отвернулись все от нас, словно оставили силы небесные своим заступничеством…
– Не может быть! – вырвалось у Фёдора горячее. – Не оставит нас Царица Небесная, никогда не оставит!
Карта г. Витебска, 1915 г. (фрагмент).
А сам вдруг подумал – но ведь тех-то Она оставила. И почти что те же самые люди, с небольшими добавлениями новых, делали то же самое и точно так же побеждали. Во всяком случае, пока.
И всё их с Ниткиным и Двумя Мишенями послезнание не помогало. От советов отмахивались, предостережений не слушали. И даже опекун Пети Ниткина, его двоюродный дядя, настоящий генерал, благодушно внимал поневоле отвлечённым Петиным построениям, но, разумеется, в делах своих не принимал их во внимание ни на йоту.
И вот они всё равно отступают, с безумной надеждой, что сумеют вернуться.
Татьяна вдруг замолчала, с удивлением воззрилась на Фёдора; да так, что ему стало не по себе.
– Что-то вы знаете, милый Фёдор, – прошептала она. – Что-то совершенно ужасное. Не ведаю, что это, и изведать боюсь… но тьма, тьма там адская.
Она дрожала.
– Кары, кары Господни!..
Тонкие скульптурные пальцы поспешно схватили обёрнутый сафьяном молитвослов, прижали к груди.
Фёдор невольно потянулся, с одной мыслью – прикрыть эти мраморные пальчики, защитить, уберечь; и, опять же, в эти моменты он совершенно не думал о Лизе.
И он накрыл их своими. Пальцы её не отдёрнулись, остались, даже сплелись неуловимым движением с его собственными.
Татьяна замерла, глаза широко раскрылись… И тут дверь санитарного вагона распахнулась, ввалились сразу двое – знакомый фельдшер Михеич тщетно пытался не пустить какого-то здоровяка в чекмене казачьего императорского конвоя.
– Куды прёшь, орясина, увечные тут!..
– Да тихо ты, борода нестроевая!.. Ваше императорское высочество, государь и ваш батюшка, наследник-цесаревич, изволили требовать вас немедля к ним!..
Федя замер, поражённый громом. Или шрапнельной пулей.
Ваше Императорское Высочество.
Боже, Господи Боже Сил, как же он так опростоволосился, как он мог не узнать – хотя обязан был! – её императорское высочество великую княжну Татьяну Николаевну?..
Он с ужасом воззрился на собственные ладони. Как он дерзнул?!.. И что теперь будет?!..
– Хорошо. – Великая княжна низко-низко потупилась. На Фёдора она тоже не глядела. – Передайте государю и батюшке, что я немедленно буду.
И пошла прочь, поплыла, медленно-медленно, словно ожидая, что её окликнут, остановят – хотя зачем, почему и для чего?..
А у Фёдора только вырвалось:
– Виноват, ваше императорское высочество! Покорнейше прошу простить!..
Жалкие, мёртвые, напыщенные слова, словно наколотые на иголку собирателя выцветшие бабочки в энтомологическом кабинете.
Татьяна не обернулась. Да и чего ей оборачиваться на обнаглевшего кадета, осмелившегося вот так запросто касаться Её!..
Нет, теоретически они могли бы встретиться на балу, на выпускном балу корпуса – старшая сестра Татьяны, великая княжна Ольга, танцевала у александровцев в прошлом году, и тогда, быть может, – но не так же!..
От ужаса бедный кадет совсем позабыл, что сама великая княжна тщательно блюла инкогнито.
И так застыл, потрясённый, не в силах лежать, но не в силах и двинуться, казалось, предложи ему отделить сейчас душу от бренной плоти – согласился бы не раздумывая, чтобы только полететь бы этой душой следом, оправдаться, объясниться, сказать, что он не хотел, что он не таков, что он… что он…
Собственно, Фёдор и сам не знал, чего именно он «не хотел».
Она ж теперь ко мне и не подойдёт небось, думал он покаянно. Мыслимое ли дело – великую княжну за руки хватать, словно сенную девку!.. Ох, ох, как же он не догадался, как же не увидал ничего?..
Хотелось исчезнуть, раз и навсегда, расточиться и растаять. Чтобы не видели, не слышали и сама память о нём бы исчезла.
Так он и застыл, пока не впал в благословенное забытьё; но и сон Фёдора был тяжек, полон смутных, но грозных видений.
Из дневника Пети Ниткина,
13 ноября, Елисаветинск
«…Я знал, что Федя долго жил в этом городе. Расквартированный здесь 2-й Таврический стрелковый полк, составленный из уроженцев богатой южной губернии, под началом полковника Бусыгина – сидевшего в полковниках уже много лет, да так и не сделавшегося генералом – остался верен. Нижние чины не разбежались делить землю – наверное, потому что со времён Петра Аркадьевича Столыпина здесь все из общин вышли, землю поделили, выкупили, в общем, стали хозяйствовать сами. И сёла тут были большие, зажиточные, не чета северным великорусским губерниям.
Мы прибыли на рассвете 13 ноября. Нас не встретили рабочие дружины, никто не пытался заваливать
