он, ибо на любой мой ответ, положительный или отрицательный, у него находилась уйма контраргументов. Такие беседы иногда затягивались до десяти вечера. Возвращаясь домой на оперативной машине, он довольно потирал руками и говорил:

— Ну, сегодня неплохо погоняли мысли!

Вначале я относился к этим беседам терпеливо, а потом стал пытаться под любым предлогом от них уклониться. Генерал старался вместо меня заловить кого-либо из оперативных работников.

Оперативная работа на терпит пустословия. Если будешь долго мусолить и обсасывать какой-либо вопрос, но мало будешь принимать действий для его реализации, то никакого толку не будет. Вполне понятно, что и с ходу нельзя принимать решение, если позволяет обстановка — лучше подумать и посоветоваться. А если она не позволяет? Если нужно сию минуту решать, ибо времени не дано на санкцию начальника? Естественно, проще всего от каких-то действий уклониться, сославшись на отсутствие разрешения свыше. Никто за это не накажет. Но настоящий начальник наверняка подумает: «Ну и гусь у меня! Надо его, такого осторожного, в разведку сплавить».

Генерал Гавриленко говорил вроде бы все правильно. На партийных собраниях и совещаниях сыпал номерами приказов и ссылался на решения партийных съездов и пленумов ЦК КПСС. Но это повторялось изо дня в день. Скоро его высокопарные призывы всем надоели. Он почему-то считал, что если на партийном собрании вопрос обсуждался около часа, то это несерьезно. Если же собрание проходило с шести до десяти вечера, то говорил, что «хорошо поговорили». Его хлебом не корми, но дай выступить на любом совещании или собрании. По регламенту оратору на собрании обычно отводили время на выступление от 5 до 10 минут. Гавриленко же обычно говорил около часа, ежеминутно заглядывая в свою записную книжку, где у него на каждого оперативного работника велся учет положительных и отрицательных моментов. И никто не решался его прервать. Короче, говорил до тех пор, пока язык не заплетался.

На одном из собраний меня избрали председателем президиума, и я про себя решил, что не дам коммунисту Гавриленко говорить больше установленного регламентом времени. Когда отведенные ему для выступления десять минут прошли, я прервал его речь и сказал, что время истекло. Глаза генерала от такого неожиданного моего вмешательства налились гневом, но он взял себя в руки и попросил еще две минуты. Обычно на партийных собраниях такие просьбы удовлетворялись автоматически. Но на этот раз я поставил просьбу Гавриленко на голосование. Собрание было добрым и единогласно предоставило ему запрошенное время. Когда же две минуты истекли, я снова напомнил Гавриленко, что и дополнительное время истекло. Он сердито сказал, что сегодня ему затыкают рот, и попросил дать ему еще пять минут, чтобы высказать какие-то свои потаенные идеи.

Я поставил вопрос снова на голосование:

— Кто за то, чтобы не давать коммунисту Гавриленко еще пять минут, прошу проголосовать.

И собрание большинством голосов отказало ему в просьбе, а я предоставил слово следующему оратору.

Я понимаю, что кое-кто меня осудит за такое поведение. Но что было делать, если генерал не понимал простой истины, что нельзя бесконечно испытывать терпение коллектива. А люди ведь везде одинаковы и быстро отличают зерна от плевел. И еще я понял, что война с генералом началась, — он не из тех, кто прощает такое оскорбление, которое публично нанес ему я. И точно, дальше все пошло-поехало по обычному для тех времен сценарию.

Назавтра генерал высказал мне претензию, что я его лягнул в присутствии подчиненных. На это я ему ответил, что на партийном собрании были только коммунисты, не было ни начальников, ни подчиненных и я действовал в соответствии с Уставом КПСС. Если мои действия показались ему оскорбительными, то у него есть возможность сигнализировать в вышестоящий партийный орган, то есть в партийный комитет главка.

Я прекрасно понимал, что это голая теория, что начальник остается начальником и на партийном собрании. Но что было делать, если он не понимал или не хотел понять, что сам поступает несправедливо? Оставалось одно — шпарить такими же высокопарными демагогическими фразами, которые он так любил.

Привередливый генерал сел на любимого конька, ибо интрига в коллективе всегда повышала его кажущуюся активность. Он начал сколачивать оппозицию, которая могла бы выступить против меня. Все это создавало настолько нервозную обстановку в отделе, что назревал бунт, который и вылился на отчетно-выборном партийном собрании в сентябре 1979 года.

Чтобы ослабить мое влияние на коллектив (я в то время уже был заместителем Гавриленко), он мне посоветовал уехать в отпуск, хотя обычно руководителей отделов обязывали быть на отчетно-выборных партийных собраниях. Я понял, что Гавриленко стремится меня убрать из отдела на время подготовки к отчетно-выборному партийному собранию, чтобы я дурно не влиял на коммунистов. Я прекрасно понимал, что мой начальник делает не то, но идти к начальнику 2-го Главного управления генерал-полковнику Г.Ф. Григоренко и жаловаться на своего начальника генерал-майора Гавриленко было выше моих сил.

Перед отъездом я, правда, поговорил с Прилуковым В.М., членом парткома главка, которому сказал, что назревает большой скандал, так как Гавриленко могут «прокатить» на отчетно-выборном партийном собрании. Но, видно, он не придал моим словам особого значения. Хотя, с другой стороны, что бы он мог поделать?

И я уехал с бывшей женой и пятилетней дочерью Машей в дом отдыха в Пицунду. Настроение было плохое, да и жена излишне нервничала, переживая за свою младшую сестру Ирину, которая в то время серьезно болела и находилась в Москве в больнице. Пришлось досрочно вернуться в Москву.

Как раз накануне моего возвращения состоялось то памятное для меня отчетно-выборное партийное собрание, которое стало настолько скандальным, что был вынужден вмешаться Отдел административных органов ЦК КПСС. Дело в том, что при тайном голосовании при выборах партийного бюро организации 90 % коммунистов проголосовали против выдвинутых в этот орган генерала Гавриленко и бывшего секретаря партийной организации Калинина Ю.М.

Это был невероятный скандал, ибо начальник отдела Центра был номенклатурой ЦК КПСС и его снимали или назначали только с его санкции. Кроме того, считалось неписаным правилом, что начальник отдела должен быть членом партбюро. И вдруг такое непослушание.

Забаллотированный генерал развил бурную деятельность, везде и всюду обвиняя меня в том, что я организовал против него заговор. Большинство оперативного состава советской контрразведки считало, что Гавриленко получил то, на что сам нарывался. Однако на Старой площади страшно вознегодовали и направили комиссию по проверке работы с кадрами в контрразведке.

Возглавлявший комиссию заведующий сектором Административного отдела ЦК КПСС Н.Е. Чесноков раньше работал секретарем парткома контрразведки и знал как меня, так и