Шрифт:
Закладка:
Алексей Иванович клял в душе свое легкомыслие. Тем более что Аббас Кули предупреждал, что ему скоро придется уехать не то в Нухур, не то еще куда-то к дяде, навестить больного.
Выходило так, что Мансуров оставил из-за своей командировки любимую одну…
Он терялся в догадках и все задавал вопросы Ана Гельды, пока они переправлялись через рейд.
Но старого хитрого яшулли волновало лишь одно: он слышал, что какая-то девчонка зарезала самого почтенного человека в Гурганской степи. Пусть он, этот ахунд, плохой человек, враг Советской власти, зверь жестокости, но баба, девчонка, не смела поднимать руку на мужчину. Если так дальше пойдет, то все женщины взбесятся.
— Жестокость! Ахунд был жесток, но разве убийца не жестокая ведьма. Побить ее камнями!
— Жестокость, коварство — ужасные вещи, — сказал примирительно Алексей Иванович. — Возникают они во всем мире, когда в озлоблении люди поднимаются друг на друга.
Перед его глазами вставало во всем очаровании бледное лицо прекрасной джемшидки. Он видел завораживающий взгляд ее бездонных глаз, вспомнил чуть ощутимое поглаживание рукава его гимнастерки маленькой беспомощной ручкой, тихий покорный голос: «Не отпускайте меня от себя… Не позволяйте увозить меня от себя. Позвольте мне быть при вас навсегда, горбан!» И неожиданный отчаянный вопль на всю комендатуру в Кызыл-Атреке, когда ее увозил вызванный комендантом дядюшка Ораз Мамед, приехавший из Гассанкули со своей супругой Анор Гуль. «Господин Алеша, — плакала тогда Шагаретт. — О, куда они меня увозят! О, оставьте меня при себе. Я останусь при вас. Позвольте мне мыть вам ноги! О!»
Тогда он относил все эти вопли, всю эту истерику к капризам девчонки, потрясенной и расстроенной похищением из родного селения, напуганной действительно ужасными событиями. Тогда он не думал о чувствах Шагаретт, не отдавал отчета и в своих переживаниях. События нахлынули столь неожиданно, история с рабынями так нелепо ворвалась в мирную, будничную деятельность их экспедиции, перебудоражила мирный ритм большой и важной их работы…
Боль нудная, резкая вновь возникла в груди, и Алексей Иванович, закусив губу, пытался утишить ее. Требовалось сейчас все спокойствие, вся собранность.
Она там. В тысячной толпе, мятущейся среди деревянных изб Гассанкули, слабая, беспомощная, беззащитная. Там, в хаосе бараньих гигантских мохнатых папах, яростных, жестоких лиц, целого леса поблескивающих в поднимавшемся желтом солнце пустыни винтовок.
— Да, — заметил комендант Соколов, — набежало сюда бездельников. — Он стоял на носу лодки подтянутый, щеголеватый, даже парадный, запустив пальцы за лакированный пояс, на котором ярко блестела пряжка с красно-бронзовой звездой. Весь он был начищенный, аккуратный, официальный, и особенно торжественный вид придавали ему шашка с золотым темляком и кобура маузера, украшенная золотой дарственной пластинкой. Вся степь испытывала почтительный трепет: комендант атрекского погранучастка с достоинством носил золотое оружие — знак доблести и мужества.
— Да, — продолжал Соколов, всматриваясь в приближающийся берег, которого и не видно было из-за толп вооруженных людей, — набежало сюда полным-полно людей. Ну, ничего, разберемся! О, и вся духовная знать тут!
— Главные заводилы — они, — подобострастно проговорил Ана Гельды. — Толпа негодников казиев. Люди без знаний и талантов. Недостойны чистить котлы от сажи на кухне храбрецов. Истинные мудрецы открывают истину, а этим я не доверил бы и хранение своих туфель.
Неясно было, насколько он говорил искренне. Подергивание мускулов лица Ана Гельды показывало, что он все больше трусит. Он все меньше верил в успех переговоров с яростной толпой безумцев.
Когда они уже пересаживались с лодки в персидскую высококолесную арбу, стоящую по ось в воде, он сделал еще одну попытку:
— Товарищ комендант, товарищ Соколов, видите, они хотят, безумцы, стрелять. Есть время вернуться.
— Замолчи. А если струсил, ступай в лодку.
Еще не видел Алексей Иванович таким деревянно спокойным лицо Соколова. И спокойствие его подчеркивалось резкостью, даже грубостью его слов.
— Поехали!
Возница, молодой смешливый иомуд в чудовищной папахе, увешанный целым арсеналом оружия, приветствовал коменданта ослепительной улыбкой и погнал коня по мелководью:
— Довезем, начальник. Жаль соленой водой такие ваши лаковые сапоги замочить, испортить.
На широком дощатом помосте арбы стоять во весь рост было удобно, не то что на палубе прыгающей и уходящей из-под ног лодки. И Соколов теперь мог выпрямиться во весь рост и, скрестив руки на груди, обозревать близкую толпу. Он узнавал многие лица и бормотал довольно сердито:
— Ага, Ораз Мамед — главный истец! С тобой я быстро бы поладил. Ты человек разумный, мудрый. Но у тебя столько теперь болельщиков. Гм, сам ишан тут. Ага, и имамы… Их заслуга в том, что они ничего не делают. Ого, атаман всех бандитов. И так обнаглеть! Он на нашей территории вне закона! Смельчак. Эге, новость. И дамы пожаловали. Так им жаждется выдрать глаза вдовушке. Номер не пройдет. Ого, да я вижу, пожаловал и глава джафарбайцев, друг, мертвенность души… Вы, комбриг, особенно не выпирайте. Винтовки, сами знаете, у них заряжены, а обращаются они с ними небрежно…
Чем ближе подъезжали они к берегу, тем более глухо роптала толпа. Временами шум даже заглушал бормотание коменданта.
Он прикрикнул на возницу, когда тот хотел остановить арбу у подплывшей плоскодонки. Знаками молодой кучер показал, что берег заполнен плотной толпой, первые ряды которой стояли прямо в мелкой воде. Дескать, неудобно гнать лошадей на людей.
— Были бы люди! — Соколов подхватил из рук арбакеша вожжи, гикнул, и арба вкатилась через толпу в смятении раздавшихся в стороны людей на низкий берег.
Мгновение — и арба оказалась в гуще толпы. Расчет Соколова был верный. Он теперь стоял над толпой, как на трибуне. Высокий, в полной форме пограничника, командира, гордый, надменный, бесстрашный, он олицетворял собой Советскую власть, и все те, кто пришел из-за Атрека, из-за рубежа, невольно растерялись. Ропот, гул мгновенно затихли.
А это и требовалось коменданту заставы. Он громко, во весь голос весьма добродушно поздоровался с толпой:
— Ассалом алейкум, уважаемые! Аманмисыз, почтенные! — И то, что он высился в небе своеобразным монументом, и то, что он поздоровался с толпой тепло и спокойно, сразу же произвело впечатление. Сначала вразброд, довольно неуверенно, а дальше хором, дружно загудело ответное приветствие.
— Ну вот! Поняли друг друга, — сказал Соколов Анжиниру, — контакт есть! — И он снова обратился к толпе: — Вот мы и приехали. А я вам снова привез знаменитого и мудрого искателя воды, нашего уважаемого Великого анжинира! Принимайте почетного гостя!
