Правду я говорю? Конечно, правду. Вам представлена возможность жить уже мирно. Так живите же дружно, работайте лучше и больше, не беспокойтесь, немцы не вернутся уже больше туда, но зато вы помните, что не все еще получили право так жить, многие переживают еще кошмары и ужасы оккупации. А чтобы всех освободить, помогайте Красной Армии, чем можно.

Ну, пока все. До свидания. Целую всех, начиная с бабушки и кончая Леней. Передайте песню Тане, девушкам всем, пусть они разучат ее и поют на здоровье.

В поля нашей Родины милой

Враг вероломно вступил,

Парень, прощаясь с любимой,

Мстить шел во вражеский тыл.

Припев:

Ты не плачь, моя подруга,

Вытри карие глаза,

И поверь, что любимого друга

Не забудет партизан…

Это мы сами сочинили. Пойте, девушки, да не забывайте нас!»

В партизанском отряде Нюра очень быстро освоилась. Правда, когда первый раз шла на железку, было страшно очень, хотя Нюра лежала в засаде, а ребята взрывали, но все равно страшно — за них. А что, если немец на вышке услышит шорох? Уйти-то они уйдут, а эшелон спустить не придется. Ведь не выполнив задания, нельзя возвращаться в отряд.

А уж выполнив приказ, шли домой радостные, веселые. И ни от кого не прятались. Подумаешь, прятаться! Не по чужой земле, по своей ходим. У Нюры шаг был широкий, мужской. Ребята часто подшучивали:

— Ты в каком Морфлоте служишь?

Нюра не обижалась — характер у нее был покладистый. Дружила она со всеми, но особенно с Тимкой Горбачевым. Был он, правда, моложе ее и девчонок страсть как не любил.

— А со мной почему дружишь? — допытывалась Нюра.

— А ты разве девка? Ты парень! Свой в доску! — И тут же добавил: — Айда, командир вызывает.

Когда Нюра пришла в штаб, там уже была вся группа Рудова. «На железку, значит». Но Кочубей ничего про железку не говорил, а учил ребят уму-разуму.

— Что в партизанском деле самое важное? — спрашивал он.

— Смелость!

— А вот и не угадали. Хитрость. Смелым и дурак может быть. А мы должны быть хитрыми, как лисы. И фрицам поддать, и от погони уйти.

Кочубей сидел в углу, на низкой скамеечке. Он отрастил себе бороду, лицо стало еще мужиковатее. Цепкие голубые глаза выхватывали из толпы партизан то одного, то другого, впивались намертво.

— Вот ты, Митька…

Рудов улыбнулся, показывая кривые редкие зубы: сейчас командир его похвалит, ведь на счету у Рудова уже два спущенных эшелона! Но Кочубей недовольно покачал головой:

— Храбрости тебе, конечно, не занимать, но суетлив ты очень. Себя не бережешь. Других не бережешь… Ну а теперь, — командир поднялся, — всем писать домой письма. Завтра связная с Большой земли придет.

Чтоб никто не мешал, Нюра ушла на опушку леса и, приладив на пеньке лист бумаги, села писать письмо. Разве знала она, что это будет ее последнее письмо!

«Здравствуй, дорогая мама! Я жива и здорова, нахожусь в глубоком тылу у немцев. Живется ничего. Днем отдыхаем, а ночью ставим спотыкачи немцам, и знаешь, как приятно смотреть, когда утром они вдруг начинают спотыкаться и взлетать на воздух! Летят и по одному, и целой бандой, когда как придется. Так что хотя и большую территорию занял немец, а жить ему здесь крайне неспокойно. Он как в комариной кочке: что бы ни задумал, ему обязательно помешают партизаны. А нас тут много, и все хорошо вооружены. Живем в деревне, занятой партизанами. Жизнь колхозная, власть Советская! А называется тыл немца, просто смешно смотреть, что творится.

Хочется — узнать, как вы там живете. Как получите письмо, пишите сразу ответ. К нам почту привозят самолеты. Пишите больше, подробнее, получу, с радостью почитаю. Как чувствует себя бабушка, не болеет ли, как ведут себя ребята? Небось расхулиганились?

Пишите, как у вас с питанием, с хлебом, хороша ли картошка, каков урожай ягод в совхозе? Пишите все, все, что произошло без меня. Обо мне не беспокойтесь и не думайте, что я надолго уехала от вас. Буду жива, приеду праздновать Новый год. Главное, береги себя, мама, береги здоровье свое и семьи, не пускай в семью ни голод, ни болезни. Напиши, мама, как относятся к тебе в совхозе, что говорит Кузьмич и Сергеев, как себя чувствуют девчата, которые вернулись домой. Обязательно напишите об этом. Очень прошу Таню Столярову написать мне письмо, а также коллег — учителей. Что это они ни одной строчки не напишут?. Мне простительно — у меня бумаги нет. Хлеба тоже.

Правда, немцам живется не лучше нашего. Они тоже страдают от голода. Хлеб с населения мешаем брать мы — партизаны. Ежедневно летят под откос их эшелоны, десятки машин взрываются на минах, и сотни фрицев взлетают на небеса. В общем, немцы, расположенные рядом с нами, живут, как на вулкане.

Ну вот пока и все. Остаюсь жива и здорова, да и вообще жить буду до самой смерти, раньше смерти ни за что умирать не буду. Целую всех. Нюра».

Она аккуратно сложила уголочком письмо, задумалась. Как хотелось домой, хоть одним глазком взглянуть, а потом хоть на железку, хоть куда, никакой черт не страшен!

И когда шла на задание, тоже думала об этом: о доме, о маме. Группа двигалась гуськом, один за другим: Петя Щиколоткин, Митька Рудов, Ваня Белугин, Николай Евдокимов, последней шла Нюра.

— Все взяли, ребята, ничего не забыли?

— Мина и ты на месте, а остальное не обязательно, — смеется над ней Рудов. Зубы у него маленькие, редкие, зато губами бог не обидел. — Это черт мне такие губищи присобачил, — балагурит Митька, — как будто знал, что я с девками дюже целоваться люблю.

Таков уж Митька Рудов: без шуток-прибауток не может и дня прожить. Сколько уж раз Кочубей его сажал на «губу» в деревенскую баню, а он и там не унимался, так что часовой, случалось, среди ночи будил командира: «Товарищ командир, давай смену, мочи моей нету — расхохотал меня вконец этот рыжий черт».

По дороге на задание он тоже все балагурил, пока не подошли к насыпи. Залегли, стали ждать. И как на грех за всю ночь ни одного эшелона. Так всю ночь и просидели напрасно. А на следующую ночь снова сюда. Но чтоб чуток погреться и отдохнуть, зашли в деревню Хотимля. В хате Жолнеровских (Володя Жолнеровский был связным отряда) поели, легли передохнуть.

К Нюре подсел Пашка Жолнеровский, младший брат