людям его имущество никогда не принадлежало. Они забрали у него из гаража самые лучшие его автомобили. Сейчас они забирают его второй грузовик. Этак очередь дойдет и до лошадей. Они заберут их для того, чтобы накормить своих рабочих. А что они понимают в лошадях?..

Сегодня ночью Шрайтер вдруг почувствовал себя стариком. Чтобы хоть как-то взбодрить себя, он выпил немного шнапса. Теперь же, стоя у окна и глядя во двор, он страстно желал, чтобы кто-то или что-то вывело бы его из этого состояния оцепенения.

Шрайтер сел в кресло и, согнувшись, обхватил колени руками. В душе он проклинал все на свете: и время, в которое живет, и бога, и весь мир, и вора-итальянца, и антифашистов, которые хотят перевернуть все вверх дном. Раньше, «на заре туманной юности», он был простым кучером. Но в ту проклятую жизнь его больше не затянешь! Теперь же, когда он наконец стал владельцем целого дела, — на́ тебе пожалуйста! Он ненавидел антифашистов, и в первую очередь за то, что они забрали у него самые лучшие его машины, а теперь хотят взять последний грузовик.

— Я вам ничего не дам! — недовольным тоном пробурчал он вошедшему.

Итальянец схватил его и вырвал из кресла. Шрайтер не сопротивлялся, и итальянец потащил его вниз по лестнице. Он тащил его как труп, однако Шрайтер не издал ни единого звука. На повороте лестницы Шрайтер ударился о перила и рассек бровь. Одежда его в нескольких местах разорвалась, но Шрайтер упрямо молчал. Глаза он полузакрыл, а вид у него был такой, будто ему абсолютно все равно, что с ним сделают.

Итальянец вытащил хозяина во двор и бросил на землю, прямо под передние колеса грузовика.

Шрайтер не подумал даже о том, что этот неистовый итальянец, чего доброго, сядет за баранку и раздавит его колесами грузовика, если Шрайтер откажется добровольно отдать ему машину. Шрайтер лежал на земле и разглядывал шины передних колес. Колеса находились так близко от его глаз, что он прекрасно видел все рисунки протектора, который во многих местах был сильно сношен. Шрайтер уже не думал об итальянце, который стоял прямо над ним, упершись носком своего ботинка ему в бок. Тень итальянца падала Шрайтеру на лицо.

«Пусть он забирает этот грузовик: шины все равно не выдержат далекого пути. Какой-нибудь гвоздь или даже небольшой осколок стекла сделают свое дело: разрежут шину и проткнут покрышку, из которой с шумом вырвется воздух, — думал Шрайтер, оглядывая двор: он был, как всегда, безукоризненно выметен. — Как жаль, что у меня нет сейчас под рукой какого-нибудь гвоздя. Я бы сунул его в трещину шины. И как бы мне хотелось увидеть взбешенное лицо итальянца, когда лопнет покрышка».

Шрайтер пошевелил рукой, затем одной ногой, другой. Сделать это было нелегко, но руки и ноги еще подчинялись ему. На затылке он нащупал большую шишку. Опираясь на машину, Шрайтер поднялся с земли. Улыбнулся перекошенным ртом. Он слышал, как беспокойно переступали ногами лошади в конюшне. Шрайтер стоял возле собственной машины на собственном дворе. Он настолько оправился от первого потрясения, что даже перестал держаться за машину. Голову страшно ломило, из рассеченной брови сочилась кровь. Он не считал себя способным совершить сейчас какой-то героический поступок, но его охватило чувство бешенства против этого наглого иностранца.

— Ты бешеный пес! — бросил он, с ненавистью глядя на итальянца. — Вас всех нужно уничтожать!.. Я дам тебе машину и желаю, чтоб ты на ней как можно скорее сломал себе шею.

Итальянец молча слушал немца.

— Я даже открою тебе ворота, — продолжал Шрайтер, — чтобы ты поскорее выкатился отсюда.

Спотыкаясь, он пошел к воротам. Подойдя к ним, Шрайтер вынул засов — длинный металлический стержень и крепко зажал его в руке. И прежде чем итальянец сумел сообразить что-то, Шрайтер, подняв стержень над головой, ринулся на опешившего иностранца.

Шрайтер нанес удар, но итальянец успел увернуться. Тогда обезумевший от ненависти немец стал бить массивным металлическим стержнем по капоту машины, который сразу же покорежился, словно был не из жести, а из бумаги. Затем, крепко зажав стержень в руке, Шрайтер бросился на итальянца, прижал его в угол между кабиной и кузовом. Промахнуться сейчас было уже невозможно.

Шрайтер видел расширенные от ужаса глаза итальянца, слышал, как из горла его вырвался страшный, нечеловеческий крик…

Не переставая кричать, итальянец выхватил из кармана пистолет и, почти не целясь, выстрелил в Шрайтера. Немец выронил из рук металлический стержень, повалился на землю посреди своего чисто выметенного двора.

12

Сидя в своем кабинете, Ентц принимал посетителей. Они валом валили к нему: кто с просьбами, кто с требованиями, а кто и с угрозами.

Став бургомистром, Ентц объявил, что двери его кабинета открыты для всех.

«Где это видано, чтобы бургомистр принимал любого и каждого?» — недоумевали жители городка и шли посмотреть на новоявленного чудака. Только антифашисты шли к бургомистру с серьезными вопросами, но таких посетителей как раз было немного.

Ентц сидел за массивным письменным столом, поигрывая карандашом. Он внимательно и спокойно выслушивал каждого, хотя далеко не всегда мог ответить на все вопросы и удовлетворить все просьбы. Ентца, однако, нисколько это не смущало. Он старался не нервничать и внутренне был собран в комок. Однако вывести его из равновесия было не так-то уж трудно: в нем много скопилось того, что требовало выхода наружу.

Посетители задавали самые разные вопросы, иногда даже глупые. Так, например, одна женщина спросила Ентца:

— Скажите, пожалуйста, а после окончания войны коровы будут давать молоко? Ведь оно так нужно детям!

— Коровы дают молоко.

— А где я могу купить молоко, которое, как вы говорите, уже сейчас дают коровы?

— В магазине, как только его туда сдадут крестьяне.

— А долго придется ждать, пока крестьяне соблаговолят сдать его туда?

— А когда у вас в последний раз было в доме молоко? — спросил Ентц, написав на клочке бумаги: «Достать два литра молока». А сам подумал: «Кто-нибудь из товарищей должен достать этой женщине молока для ее детишек».

— Два месяца назад, с тех пор ни капли не было.

— А сколько у вас детей?

— У меня?! — с возмущением спросила женщина. — Неужели я похожа на многодетную мать?!

— Пусть войдет следующий! — крикнул Ентц своей секретарше.

В кабинет вошел Бергхольц. Увидев его, Ентц включил лампу. Она загорелась.

— Электростанцию вы, как я вижу, заняли. Электричество дали. Тогда скажи, зачем ты пожаловал ко мне?

— Скоро электричества не будет.

— Почему?

— У нас угля только на восемь часов работы, товарищ Ентц. Только на восемь часов.

— А сколько угля