Воевода молчал. Ему было не по себе. Он нанес удар по двум верным ему сердцам. Напрасны теперь потуги вновь вернуть их.

— Вижу, ни деньгами, ни уговорами не остановить тебя. Что ж, поступай, как желаешь!

Спафарий отстегнул саблю, снял с головы куку, скинул с плеч кафтан и все это положил на стул. Потом поклонился и молча вышел, оставив воеводу во власти сожалений.

— Какой проклятый год! — вздохнул он. — Все покидают меня. А до конца года — далеко. Кто знает— что меня еще ждет?!

Горестными были его мысли в то предвечерье. Осенний ветер срывал с деревьев медно-красные листья и гнал их по двору. Логофет Тодорашку, увидав его таким огорченным, сказал:

— Исполнилось спафарию Чоголе сорок годов. Вот он и прислал людей звать нас на пир. Сегодня он гуляет в Кэпотештах. Не помешало бы, чтоб твоя милость немного отвлекся от забот и неприятностей. Что прикажешь?

После короткого раздумья воевода сказал:

— Заложить кареты!

В имении великого спафария царила невообразимая суета. Столы, накрытые во дворе под навесами, ломились от яств. Воевода заметил дочку спафария боярышню Рэлуку, которая как бы нарочно вертелась вблизи него, сияя нежным, как бутон, личиком.

— Красивая у тебя дочка, спафарий, — крутанул ус Лупу.

— Рэлука! — позвал ее спафарий.

Девушка порхнула к ним, как легкокрылая бабочка.

— Целуй руку его милости!

Она опустилась на одно колено и пытливо заглянула ему в глаза. Ее горячие губы прильнули к его руке. Потом она вскочила с легкостью лани, сняла с плеч шаль, открыв взору воеводы свой тонкий, гибкий стан.

Сердце воеводы дрогнуло.

— Какие прекрасные у вас места, — завел он разговор. Спафарий тут же извинился, что вынужден их оставить, так как у него масса дел.

— Оставляю твою милость на попечении моей боярышни, — сказал он.

— Надеюсь, она не даст мне умереть со скуки, — томно глянул на девушку господарь.

Спафарий быстро сообразил, что означает сей взгляд. По вкусу пришлась господарю боярышня. Теперь же, если у нее хватит ума, — наденет на него уздечку. Госпожа Тудоска тяжко хворает. Насколько ему известно, не жилец она на этом свете. И тогда его Рэлука может стать господарыней молдавской земли. Только не быть ей дурой...

Так думал спафарий, глядя как воевода и его дочка медленно идут по направлению к лесу. Вечерело. Лес стоял недвижимым в безмолвном ожидании ночи. Девушка шла, чуть покачивая бедрами и дразня воеводу своим нежным и звонким, как серебряный колокольчик, смехом.

У кряжистого дуба Рэлука очутилась в его объятиях. Он сильно прижал ее к груди и стал страстно целовать губы, лицо, шею, пьянея от ощущения податливости ее нежного и упругого тела. Над ними раскачивались вершины деревьев и кричали журавли, растянувшиеся под сероватыми облаками. Птицы прощались с местами, которые покидали.

В усадьбу они вернулись затемно. Он шел задумчиво, она счастливо вздыхая, держала голову на его плече.

— Ты не забудешь меня, твоя милость? — с надеждой спросила Рэлука.

— Я никогда ничего не забываю, запомни это, боярышня!

Но сидя за большим праздничным столом, Лупу ни разу больше не взглянул в ее сторону. Вскоре после полуночи он приказал подать карету и отбыл во дворец. Подъезжая, он обратил внимание на то, что все окна покоев госпожи Тудоски ярко освещены. Он удивился, почему она еще не спит в столь поздний час? В дверях его встретила княжна Мария.

— Батюшка! — разрыдалась она. — Наша матушка умирает! Быстро иди к ней, поговорить с тобой хочет!

Сердце воеводы замерло. У двери в покои господарыни он увидел Варлаама.

— С вечера борется она со смертью... Теперь притомилась, смирилась. Иди, государь, выполни свой христианский долг.

Воевода вошел в горницу, освещенную четырьмя серебряными подсвечниками, в которых, распространяя сладковатый запах воска, трепетали язычки десятков свечей. Воевода с какой-то робостью подошел к постели. Первый раз в жизни он ощутил свою вину перед этой женщиной, которая любила, постоянно ждала, страдала и верной ему была, которая понимала и прощала все. Он же никогда не щадил ее ни словом, ни делом. В частых своих скитаниях, с кем только не делил он любовь! Плодом такой любви была княжна Пэуна, которую Тудоска вырастила и любила как настоящая мать. Даже этой ночью, когда она находилась на грани двух миров, он тешил сердце с другой.

Монахини и духовник покинули горницу. Тудоска с трудом подняла тяжелые, словно свинцом налитые, веки и посмотрела на него невидящими глазами.

— Нет у меня сил... для долгого разговора, — прошептала она. — За детьми смотри, над судьбами их радей... Заботу о них имей... Год побудь вдовцом, а потом...

Воевода земно поклонился ей.

— Попрощаемся навсегда, — шевельнула губами Тудоска.

Господарь наклонился над умирающей и коснулся ее холодных уст.

— Теперь иди... Не видал при жизни ты моих мук, не надобно видеть и предсмертных...

Воевода вышел разбитым. Прошел мимо всхлипывающих боярынь, не отнимавших платков от глаз, и заперся в своей горнице. Вскоре в ночной тишине раздались печальные голоса колоколов церкви Трех святителей, извещавших, что господарыня Земли Молдавской преставилась.

21

«Высокие дерева долго растут, но рушатся в одночасье».

Мирон Костин

Со смертью госпожи Тудоски кончились горести этого года. Теперь Лупу все больше вел беседы со своим добрым советчиком митрополитом Варлаамом.

За окном буйствовала метель, швыряя в окна мелкий, колючий снег. В комнате стоял смоляной дух. Гневно гудел огонь в изразцовой печи. Воевода молчаливо глядел на ненасытное пламя, пожиравшее еловые поленья. Митрополит расстегнул ворот своей рясы и молвил:

— Много зла творится на земле нашей... Слушая тяжбы, понимаешь, как немощны стародавние наши законы, чтобы взвесить виновность или безвинность. И даже те, где обычаи земли записаны, не содержат должной кары для нарушителей доброго порядка. Невразумительны они и не всегда поняты даже теми, кто творит суд и случается, что виновного оправдывают, а невинного карают. Не по-божески это, не по-христиански. Новые законы надобны, твоя милость,