Шрифт:
Закладка:
Он посмотрел на часы, решил, что пора и честь знать, и объявил:
– Я ухожу, ребятки. Лоррен, когда тебя завтра забрать?
Она назвала время и добавила со смешком:
– Ездить на работу на лимузине – высокий полет!
– Ваше присутствие в моей карете, о благородная дама, – высокая честь для меня! – Гонзо отвесил шутливый поклон и добавил, обращаясь к Лео: – Оставляю красавицу на твое попечение, брат мой…
Тот не поддержал игру, а когда Роча ушел, сказал Лоррен:
– Мне нужно выгулять Оревильи и навести порядок в лофте. Я прошу тебя закрыться в номере: это не отель, а проходной двор. Можешь, конечно, переночевать у меня, но там полный разгром.
Выражение лица Лоррен сделалось непроницаемым – она поняла намек.
– Конечно, я так и поступлю… – Лоррен кивнула. – Слава богу, дверь запирается на два замка и защелку. В случае чего буду звонить портье.
– Ты позвонишь мне! – поправил ее Лео. – В любое время дня и ночи. Пошли, я провожу тебя до номера…
Лоррен снова кивнула, они встали, сели в лифт, ехали молча, не глядя друг на друга. Ей ужасно хотелось сказать: «Мне плевать на бардак в лофте, я там как дома и прекрасно выспалась прошлой ночью, было здорово встать раньше тебя и смотреть, как ты спишь, приготовить завтрак, я уже скучаю по Оревильи… И хочу сейчас же заняться с тобой любовью…»
Ничего этого Лоррен не произнесла.
Они молча шли по коридору, молчали, пока Лоррен открывала дверь. Она обернулась и посмотрела на Лео. Он ответил – взглядом. Не улыбнулся, но глаза полыхнули огнем, и у нее перехватило дыхание.
– Спокойной ночи, Лоррен, – сказал он.
Лео Ван Меегерен оставил ее одну.
35
Он почти уверен, что
никогда его не видел.
Утром следующего дня Лоррен сняла трубку внутреннего телефона.
– Сьюзен? Можете зайти ко мне прямо сейчас?
Манхэттен за стеклом напоминал пыхтящего белого медведя на Северном полюсе. Этим прекрасным холодным и светлым утром здания сверкали под ярким солнцем, как золотые слитки. Даже с высокого двадцать третьего этажа ясно ощущалась энергия невероятного города Нью-Йорка.
В дверь постучали, вошла Сьюзен Данбар, и Лоррен со злорадным удовлетворением отметила для себя, что вид у женщины осунувшийся и озабоченный.
– Прошу, садитесь, Сьюзен, – пригласила она. – Как провели воскресенье?
Американка недовольно поджала губы, но сделала над собой героическое усилие и улыбнулась:
– Прекрасно. Спасибо.
– Рада за вас, я тоже. А теперь давайте поработаем. Что у нас с кампанией Heart of New York?[140]
Рекламная кампания разрабатывалась для одной из самых больших магазинных сетей города, флагман которой находился на Пятьдесят девятой улице. Подобные бюджеты радикально меняют годовой итог любого агентства уровня DB&S. Творческие команды и художественная дирекция решили разместить по всему Нью-Йорку, в метро и на автобусах «хэмптон-амбассадор», в «Инстаграме» и на телевидении плакаты с изображениями лиц, «непосредственно связанных с Нью-Йорком», таких как Сара Джессика Паркер[141] или «Диди» Грегориус, игрок «Янкиз». Эти люди расскажут о своей любви к городу, а значит, и к сети магазинов. Сьюзен Данбар заявила двум По́лям и Лоррен, что вице-президент сети, он же директор по маркетингу, – ее близкий друг и она не сомневается в успехе дела.
Лицо Сьюзен окаменело.
– Вы не прочли мое сообщение? Контракт достался BBDO.
Взгляд Лоррен сделался колючим.
– Конечно прочла. Но вы ведь гарантировали нам успех. Мы очень рассчитывали на эту кампанию.
Сьюзен непроизвольным движением, по-черепашьи, втянула голову в плечи:
– Я ошиблась… Мой друг заверил меня…
– Понимаю. Это очень досадно. Нам нужен был этот бюджет.
– Знаю…
Лоррен выдержала короткую паузу.
– Чем занимались после нашего совместного обеда?
– Что? Не понимаю, при чем тут… – изумилась Данбар. – Я вернулась домой… К чему этот вопрос?
– Вы работали? Слушали музыку? Куда-нибудь ходили?
Лоррен намеренно провоцировала американку, и та ответила недоуменно-опасливым взглядом.
– Ну… Я отдохнула, потом готовила. В чем, собственно, дело?
– …
– Вы задаете странные вопросы, потому что недовольны моей работой? Я сожалею, что так получилось с контрактом, но…
– Пустяки, Сьюзен, – сказала Лоррен, глядя ей в глаза. – Я просто хотела поговорить с вами как женщина с женщиной. Вчера мне показалось, что вам не терпится уйти, вот я и…
Сьюзен Данбар насторожилась: в словах Лоррен что-то было не так. «К чему она клонит? Что ей известно?»
«Отлично получилось, – думала Лоррен. – Если запаникует, может допустить ошибку…»
Два каменных льва уже сто лет охраняли здание Публичной библиотеки Нью-Йорка на Пятой авеню. Лео допил кофе, выбросил стаканчик в урну и поднялся ко входу в здание, ловя ртом снежинки.
Эта библиотека с ее четырьмя с половиной миллионами единиц хранения – вторая по значению в стране после Библиотеки Конгресса в Вашингтоне. Этим утром Лео интересовала коллекция «Искусство и архитектура». Он побывал на многих сайтах в интернете (к некоторым доступ открывался только после регистрации), где можно было прочесть издания, посвященные творчеству Виктора Чарторыйского, но больша́я часть хранилась в этой секции основного здания, приютившего тысячи работ по изящным и декоративным искусствам, архитектуре и дизайну.
Лео решил погрузиться в жизнь Чарторыйского, чтобы найти хоть какой-нибудь след. Разве не всё в этой истории связано с живописью? Шансы невелики, почти смехотворны – это вам не эпизод сериала «Шерлок»! – но он должен попытаться. Нельзя сидеть сложа руки и ждать, когда продвинется расследование Финка или сталкер снова примется за Лоррен.
Если верить биографам, Виктор Чарторыйский родился и вырос в Гринпойнте, прозванном Маленькой Польшей (там компактно проживает большое польское сообщество), на севере Бруклина, недалеко от моста Пуласки, в семье рабочих и докеров, приехавших из Галиции в конце XIX века. У Виктора очень рано проявилась склонность к рисованию, но учеником он был недисциплинированным, спорил со всеми преподавателями, и его исключили из лицея. Потом, если верить биографам, он нищенствовал, воровал, был мойщиком окон, промышленным альпинистом на строительстве небоскребов, могильщиком на городских кладбищах (очень удобно – можно заодно рисовать мертвецов), жиголо и, наконец, уличным художником. Тогда его и приметил один из преподавателей Лиги студентов-художников Нью-Йорка – художественной школы на Западной Пятьдесят седьмой улице,
