Шрифт:
Закладка:
В. Я. БРЮСОВУ
4 или 5 [17 или 18] февраля 1901, Н.-Новгород.
С благодарностью извещаю, что получил прекрасную книжку стихов Бунина, коего считаю первым поэтом наших дней.
Знаю, что делаю нечто непростительное, отказываясь от участия в «Сев[ерных] цветах», и не могу даже просить извинения у Вас, и не оправдываюсь. Но, пожалуй, объясню, в чем дело, — времени у меня написать что-либо сносное и раньше не было и теперь нет, теперь — особенно. Вы, Брюсов, наверное, и по «Троим» видите, что писать я — не могу. Настроение у меня — как у злого пса, избитого, посаженного на цепь. Если Вас, сударь, интересуют не одни Ассаргадоновы надписи да Клеопатры и прочие старые вещи, если Вы любите человека — Вы меня, надо думать, поймете.
Я, видите ли, чувствую, что отдавать студентов в солдаты — мерзость, наглое преступление против свободы личности, идиотская мера обожравшихся властью прохвостов.
У меня кипит сердце, и я бы был рад плюнуть им в нахальные рожи человеконенавистников, кои будут читать Ваши «Сев[ерные] цветы» и их похваливать, как и меня хвалят.
Это возмутительно и противно до невыразимой злобы на все — на «цветы» «Скорпионов» и даже на Бунина, которого люблю, но не понимаю — как талант свой, красивый, как матовое серебро, он не отточит в нож и не ткнет им куда надо?
Вы мне страшно нравитесь, я не знаю Вас, но в лице Вашем есть что-то крепкое, твердое, какая-то глубокая мысль и вера.
Вы, мне кажется, могли бы хорошо заступиться за угнетаемого человека, вот что.
Бальмонт! Вам нравится его демонизм в книге сатурналий? Мне — противно. Все это выдумал он, все это он напустил на себя. «Людишки — мошки». Врет он. Людишки — несчастны не менее его, и — что, если они более его заслуживают внимания и уважения?
Крепко жму Вам руку.
138
Е. П. ПЕШКОВОЙ
19 февраля [4 марта] 1901, Петербурге.
19-го.
Сейчас пришел с Невского.
Была демонстрация студентов и публики, сначала народу собралось т[ысячи] 3, потом — целая лава. Движение на улице прекратилось, публика пошла до Каз[анского] собора, пели песни, говорили речи и т. д. Явилась полиция, и началось усмирение строптивых.
Рассказывать — скучно. Приеду — расскажу. К либералам на обед нас не пустили. Пойду сегодня в Союз.
Милая Катя, не скучай, а если скучно, приезжай сюда. Это будет хорошо и мне приятно. Максима обнимаю.
139
Е. П. ПЕШКОВОЙ
23 февраля [8 марта] 1901, Петербург.
Вчера вечером был в театре, все тебе кланяются, жалеют, что ты не приехала. Заходил ненадолго и пьесу — «Одинокие» — не смотрел.
Пресса здесь ведет себя по отношению к театру гнусно, возмутительно. Яворская, Томская и другие бабенки дают рецензентам тон, и в газетах являются отчеты грубые, пристрастные. А публика каждый вечер устраивает овации артистам, кричит: «Спасибо вам» и т. д.
Вчера в театре была Тина ди Лоренцо — у нее нет публики — ходила за кулисы и восторженно расхваливала всех.
«Жизнь» устраивает обед в воскресенье на третьей неделе, будут Томазо Сальвини, Тина, Коммиссаржевская, Савина и еще разные фигуры.
Приезжай! С Максимом. Посмотришь — воротимся вместе.
Напиши о здоровье своем.
140
Е. П. ПЕШКОВОЙ
24 февраля [9 марта] 1901, Петербург.
С народными книжками — ужасная канитель, которая задержит меня здесь числа до 5-го. Нет иллюстраторов. Еду в понедельник к Репину просить его. Он написал огромную картину «Искушение Христа в пустыне» — плохо написал. Сатана — огненно-красный, толстый, Христос плохонький, в манере Ге.
Вчера в Художественном с треском и громом прошел «Штокман». Что было — после 4-го акта! «Жизнь» поднесла огромный венок с красной лентой, оваций — без счета, всей массой публики. Удивительно грандиозное зрелище!
Дурак Ашешов обратился ко мне с просьбой написать предисловие к его рассказу, я его протурил. Очень обиделся.
Настроение у меня скверное — я зол и со всеми ругаюсь. Ужасно хочется уехать отсюда.
Говорят, что в Харькове 19 была огромная уличная демонстрация, войско стреляло, двое убитых. В Одессе — тоже. Здесь тихо, скучно, хотя погода все еще великолепная.
Я целые дни занят, никуда не хожу, кроме редакции, и в театре был всего два раза. Пойду еще на «Геншеля» и «Три сестры». Завтра — еду к Бенуа.
Яров[ицкому] скажи, что я сам привезу всё.
Пиши о твоем здоровье и всем прочем.
Максиму поклон.
Второе издание уже разошлось, печатают третье.
141
Е. П. ПЕШКОВОЙ
27 февраля [12 марта] 1901, Петербург.
Сейчас была тетка Зоя, — терпеть ее не могу. Она купила под городом участок земли и желает строить дом. Кланяется. Я к ним не пойду. Я никуда не хожу, некогда.
Вчера обсудили народные издания. Первой серией выходят 12 книг, от 3 до 20 к., с рисунком в красках на обложке, виньеткой в конце и рисунками в тексте. В 12 книгах 62 рисунка, стоить они будут около 5000 р. Сейчас еду к Репину, который берет на себя редактуру иллюстраций. Рисунки печатаю за границей, и книжки будут такие, что все издатели полопаются от злости.
Петров живет у Пятницкого, я очень мало вижу его.
В субботу в Союзе он провозгласил анафему, о чем говорит весь литературный Питер.
Завтра в дом Суворина будут бросать чернильницами. Художественный театр — пресса травит, особенно Суворин, «сам» владелец театра, а Союз писателей и публика устраивают театру обед у Контана в воскресенье.
В «Штокмане» — страшный успех. Второе представление прошло с треском, как говорит Поссе.
Мы здесь затеваем газету в 2–3 рубля. Аресты — каждый день. Взят Арабажин, бывший редактор «Северного курьера».
Возвращаюсь домой, как только покончу с изданием, но — когда? Вероятно, в понедельник.
142
Е. П. ПЕШКОВОЙ
2 [15] марта 1901, Петербург.
Какой это идиот выдумал послать Суворину адрес от «нижегородцев»? Опозорили город! На юбилее арестовано 83 человека из публики, гостям свистали, когда они выходили из дома. Литераторов и порядочных людей у Суворина не было. И вдруг — «нижегородцы». Подлость! И еще «Контрабандистов» будут ставить.
Скажи ты в редакции, чтобы «Листок» излаял всех этих пошляков. Начальство
