— Еще! Нужны подробности! Больше творческих мук!

— Ум-м-моляю вас, м-м-мой п-п-повелитель, я всего л-л-лишь п-п-писарь, а н-н-не п-п-поэт!

— Любой, кто умеет писать, обладает всеми необходимыми качествами для художественного гения! Так, на чем я остановился? Ах да. Узри же! — Он вдруг замолчал и после долгой тягостной паузы медленно опустил руки. — Что ж, пока достаточно. Иди вниз, писарь. Разожги огонь и подготовь орудия пыток. У меня есть желание нанести визит моему любимому братцу.

Грошемил, шатаясь, направился к ведущему вниз люку.

— В следующий раз, когда я скажу «Узри!», — послышался за его спиной голос Клыкозуба, — не перебивай меня!

— Н-н-не б-б-буду, м-м-мой п-п-повелитель. Об-б-бещаю!

— Опять он! — прошипела сквозь стучащие зубы Фелитта. — Ты ведь тоже его видел, да? Скажи, что видел! Что мне не показалось! Там, на той башне, с расставленными в стороны руками, будто… будто… будто сумасшедший колдун!

Шпильгит Пурбль, смещенный с должности, но застрявший в городке Спендругль в устье реки Блеклой по крайней мере до конца зимы управляющий Забытым Уделом, взглянул на молодую женщину, которая пыталась закрыть дверь в его маленькую, величиной со шкаф, контору. Снег на пороге уже успел растаять, а затем снова замерзнуть. Придется, подумал он, еще раз счистить снег мечом, чтобы наконец официально закрыться и убраться назад в «Королевскую пяту». Похоже, последний день его службы на потребу толпе предателей, правивших далекой столицей и якобы всем Элингартом, обещал быть холодным.

Даже присутствие в этой тесной каморке Фелитты, с раскрасневшимися щеками, чрезмерно накрашенными кармином пухлыми губами и огромными, полными блаженного идиотизма глазами, не могло победить ледяной холод, которым тянуло из-за практически бесполезной двери. Вздохнув, Шпильгит взялся за кружку:

— Я подогрел в том котелке ром, добавив немного вина и давленых ягод чернозолотки. Хочешь?

— О-о! — Фелитта подалась вперед, и от стеганой накидки пахнуло дымом, элем и слезоточивыми духами ее матери, которые Шпильгит про себя называл «потом шлюхи», хотя ни за что не рискнул бы произнести подобное вслух, если хотел получить желаемое от этой блаженной девочки в теле женщины, и уж точно никогда не сказал бы в лицо самой злобной старухе. Хотя мать Фелитты откровенно его презирала, она пока что не отказалась от денег Пурбля, и ему нужно было продержаться еще несколько месяцев, если, конечно, удастся растянуть быстро заканчивающиеся средства. А потом…

Слыша участившееся дыхание Фелитты, Шпильгит снял котелок с крюка над жаровней и налил в кружку, которую девушка взяла с полки возле двери, немного рома. Сердце его сладко сжалось: он не испытывал ни малейших угрызений совести при мысли о похищении Фелитты. Надо освободить бедняжку от тирании матери, увезти прочь из этого убогого захолустья, где все лето воняло рыбой, а зимой — людьми, которые этой рыбой питались, подальше от шлюх ее мамаши и мерзких тварей, что каждый день заползали в «Королевскую пяту», желая получить плотское наслаждение от стада девиц, которых только слепец мог бы счесть привлекательными — по крайней мере, пока пальцы несчастного не проникнут сквозь слой пудры на их рябых физиономиях. Так что — прочь отсюда, и прежде всего от этого чокнутого колдуна, который сверг собственного брата, чтобы создать свой личный рай среди треска ломающихся костей, льющейся крови и воплей нескончаемых жертв.

Воистину, здешним кошмарам не было конца, но повелитель Клыкозуб Коготь сидел на их вершине, будто король на троне. Как же Шпильгит ненавидел колдунов!

— Ты все еще дрожишь, милая, — сказал он Фелитте. — Выпей, а потом еще — и придвинься поближе. Тут, правда, только один стул, так что садись-ка опять ко мне на колени. Уж точно согреешься.

Хихикнув, девушка покачала перед ним довольно-таки симпатичным задом, а затем, наклонившись, обвила Шпильгита одной рукой за шею:

— Видела бы это моя мамочка — срубила бы твою мачту и зажарила бы до хруста!

— Но, милая моя, разве мы не одеты? Разве все не вполне пристойно, учитывая холод и тесноту?

— А с кем еще ты так себя ведешь?

— Ни с кем, естественно, больше никто ко мне не заходит.

Фелитта подозрительно взглянула на него, но он понимал, что это лишь игра, она ведь прекрасно знала, что Шпильгит ни с кем больше не встречается. От Фелитты в этом захолустье ничто не могло ускользнуть. Она была глазами и ушами Спендругля, а в первую очередь — его устами. Шпильгит удивлялся, что этим устам хватает топлива, чтобы безостановочно работать день за днем, ночь за ночью. Население Спендругля едва ли составляло двести человек (одно название, что городок, а по сути — деревня деревней), и сомнительно, что жизнь кого-либо из них можно было назвать особо интересной. Возможно, Фелитта все же обладала неким даром, позволявшим ей впитывать все, что можно было узнать в Спендругле, а затем с впечатляющей точностью это воспроизводить.

«Воистину, — подумал Шпильгит, — ей вполне может хватить ума, чтобы сравниться с… с…»

— Знаешь, от ягод чернозолотки я начинаю подтекать.

— Прошу прощения?

— Подтекать водой, естественно! Чем же еще? Что у тебя за грязные мысли?

— Что ж, я этого не знал. В смысле, откуда я мог знать, если это столь… в общем, интимное?

— Уже нет. — Она сделала еще глоток.

Шпильгит нахмурился, только теперь почувствовав на коленях необычное тепло.

— Ты это называешь подтеканием?

— Просто… — проговорила она, — я от всего этого так возбудилась!

— Что, правда? Тогда, может, нам…

— Да я не про тебя, дурачок! Про Клыкозуба! Когда он стоял на башне, раскинув руки…

— Увы, я ничего этого не видел, Фелитта. Слишком был занят приведением дел в порядок и все такое. Однако в любом случае, хоть убей, не пойму, чем подобная картина могла тебя так возбудить. В конце концов, он ведет себя так почти каждое утро.

— Знаю, но сегодня утром все было по-другому. Или, по крайней мере, мне так показалось.

— Почему?

— Ну… — Она допила ром, сладко вздохнула и вдруг негромко пискнула. — Ой, кажется, началось…

Шпильгит почувствовал, как тепло распространяется по его промежности, а затем по бедрам. На стуле образовалась лужа.

— Похоже на то…

— Так или иначе, — продолжала девушка, — я подумала, что Клыкозуб смотрел на разбившийся корабль, понимаешь? Но на самом деле вряд ли. В смысле…

— Погоди, дорогая. Что еще за разбившийся корабль?

— Тот, что в заливе, естественно! Потерпел крушение прошлой ночью! Ты что, ничего не знаешь?

— Выжившие есть?

Она пожала плечами: