Шрифт:
Закладка:
Слова эти вырвались у нее внезапно, и, по-видимому, она сама их испугалась. Вид у нее был растерянный, как у человека, который играл с заряженным ружьем и нечаянно выстрелил.
Эксцентричность Тацуэ не была для Сёдзо новостью. Да и отношения у них когда-то были такие, что в свое время он, пожалуй, не удивился бы, если бы она вдруг заговорила с ним о браке, хотя женщине и не полагается брать на себя инициативу в этих делах. Но тут растерялся и он.
—> Что за нелепость! —воскликнул Сёдзо. Но, конечно, он смутился бы еще больше, будь на месте Тацуэ другая женщина.
Тацуэ порывисто, одним легким движением придвинула поближе к нему свое кресло, словно оно было на колесиках. Она не способна была долго смущаться. Лишь на миг краска залила ее лицо, и снова на нем уже нельзя было найти никаких признаков смущения.
— Я знаю, вы меня презираете. Мне это больно, но я сознаю, что заслужила ваше презрение. Ведь с детских лет я никогда от вас ничего не скрывала. Вы всегда знали обо мне больше, чем мой отец и мать. Но только одного вы не знали и не знаете до сих пор. Вы всегда были убеждены, что я не способна отказаться от тех благ, которыми так дорожу. Но вы заблуждаетесь. Вы не знаете, что у меня сильная воля. Я могу от всего отказаться. От роскоши, от пустых светских знакомств, от всяких развлечений. Если вы захотите, я буду жить самой скромной и строгой жизнью, совсем не похожей на ту, какую вела до сих пор. Я брошу всякие прихоти, стану серьезной. Скажите только слово, и я буду жить так, как вы хотите. И это не минутное настроение, это мое глубокое и искреннее желание, мое твердое намерение, и оно возникло не сейчас. Слышите? Я говорю правду. Поверьте мне. Вы должны мне верить.
Внезапно Тацуэ соскользнула на коврик и очутилась у ног Сёдзо. Обеими руками она судорожно обхватила его колени и заглянула ему в глаза. Ни тени кокетства, но и никакого смущения. Взгляд ее был серьезен и суров.
— Я верю, что ты говоришь правду. По крайней мере — сейчас.
— Только сейчас? Вы боитесь, что я передумаю и все окажется ложью?
— Да. Через год, через два, а может быть, и через несколько месяцев после замужества ты бы стала так же искренне и убежденно говорить о разводе. Ну а что касается меня — жениться я пока не собираюсь. И скажу откровенно: на тебе я никогда бы не женился.
— О боже! Неужели я тебе так противна? Или ты мне совсем не веришь! Ах, Сёдзо!..— Она говорила бессвязно, глухо, слова звучали, как стон, потом голос стал громче и из груди ее вырвался короткий крик. Но не прошло и нескольких секунд, как бледное лицо ее снова порозовело и снова на нем появилось обычное надменное и насмешливое выражение. Однако, когда Тацуэ опять заговорила, в тоне ее чувствовалась подавленность:
— Что ж, насильно мил не будешь. Окончим этот разговор. Забудем его!
-— Ты быстро забудешь... Не пройдет и недели.
— Возможно. Думайте обо мне, что хотите. Только вот что я хочу сказать, Сёдзо-сан. То, что вы сегодня от меня услышали, были не пустые слова. Это не мимолетный каприз. А вы не поверили мне. Вы отказались. Это для меня не такой уж сильный удар. Я забуду о нем даже раньше, чем вы думаете. Но вы не поверили мне — это обидно! И горько! — Тацуэ в отчаянии цеплялась за его колени.— Сёдзо, вы ведь знаете, я всегда была независимая, никому не позволяла вмешиваться в мои Дела. Меня считали несносной, дерзкой, упрямой, но я все равно делала по-своему. И если я говорю, что готова измениться, готова все бросить, как же вы...
— Постой,— перебил ее Сёдзо,— можно от всего уйти, но ведь от себя не уйдешь.— Он сказал это таким тоном, словно говорил не столько о ней, сколько о себе самом. Тацуэ молчала, только вопрошающе глядела на него.— Да, можно отказаться от всего, чем живешь сейчас. Но то, с чем ты как будто охотно расстаешься сегодня, завтра будет снова манить тебя. Я имею в виду не только тебя. Но и себя. Ты говоришь, что я тебя презираю. Но ведь и ты презирала меня, да и сейчас еще, наверно, презираешь. И не только ты. У многих в глазах я читаю презрение к себе. И я ничего не могу тут поделать. Ведь я не живу сейчас настоящей человеческой жизнью — я наполовину труп. А причина этому одна: не хватило у меня силы сбросить с себя груз прошлого. Я не смог уйти от себя. Всего несколько месяцев тюрьмы — и моя воля была сломлена, я сдался. Я не переменил своих взглядов, но «покаялся», «пошел на поклон», как ты это метко определила. И сделал это только ради того, чтобы выйти на свободу.
— Потому-то я вас всех и назвала обманщиками,— вставила Тацуэ.
— Да чего уж тут оправдываться! Пусть я остался верен своим убеждениям, но ведь я отошел от борьбы, я ничего не делаю для того, чтобы осуществились мои идеи. И не только потому, что мне не хватает мужества. Главная беда в том, что я врос корнями в прошлое, что все еще привязан к тому обществу, которое сам же отвергаю и гибель которого считаю неизбежной. Временами меня мучает сознание, что я остался в дураках, дав себя вышвырнуть за дверь. Я завидую тем, кто сумел благополучно окончить университет и остаться при кафедре или, получив диплом, устроиться на теплое местечко. Я сознаю всю низость этих чувств и все-таки не могу от них освободиться, не могу их подавить в себе. Это слишком трудно. Я слабохарактерен и беспомощен, я блуждаю в потемках, натыкаюсь на препятствия, поддаюсь соблазнам. И так во всем и везде. И день от дня все хуже и хуже — никакого просвета!
Тацуэ слушала эту исповедь, все еще не вставая с колен, и, подняв голову,
