Шрифт:
Закладка:
ДИАГНОЗ: ОТРИЦАНИЕ
Нью-Йорк, октябрь 1990.
В одно утро, чуть меньше двух лет спустя, я шатался по коридорам нью-йоркской больницы «Маунт Синай Хоспитал». Сверив имя врача и номер его кабинета, написанные на указателе в огромном холле больничного атриума, с тем, что было указано на клочке бумаги, принесённом с собой, я засунул его в левый карман. И вот после десяти минут блужданий я забыл номер кабинета. Что ж такого? — залезь в карман да посмотри.
Не так-то просто теперь было это сделать: иногда, особенно к полудню, симптомы почти пропадали, и я мог пользоваться левой рукой точно так же, как в предыдущие тридцать лет жизни, например, достать клочок бумаги из левого кармана джинсов. Потом без каких-либо видимых причин она опять начинала бесконтрольно трястись, — как сейчас. И достать бумажку я мог только по счастливой случайности. Приходилось нащупывать её правой: в лучшем случае это было неудобно, а в худшем — доходило до матов.
Всюду сновали медсёстры и врачи в белых халатах. Они непременно узнали бы имя врача, которого я искал и подсказали, где его найти, но тут была небольшая проблемка — они узнали бы и меня. Не хотелось, чтобы потом по закромам разносились слухи: Майкл Джей Фокс замечен в одной из лучших неврологических клиник Северной Америки, специализирующейся на лечении болезни Паркинсона.
Прошло пару недель с установления диагноза, вне семьи о нём знали всего несколько человек. Я не хотел, чтобы о болезни знал кто-то ещё, кроме тех, кого она непосредственно касалась. А искал я врача по прозвищу «Биг Макети Мак» — уже третьего, и надеялся последнего специалиста, который должен был высказать своё мнение по моему вопросу. После ещё нескольких минут блужданий по коридорам, я наконец-то нашёл неврологическое отделение, а там уже и сам кабинет врача. Я удивился: в его приёмной никого не было. Я стоял всего в нескольких шагах от его рабочего места, где начинает действовать врачебная тайна.
Сестра-помощник, сидящая за столом, провела меня в осмотровую. Сказала, доктор подойдёт через пару минут. Когда я снял кепку и пиджак, она заметила дрожь в моей левой руке.
— Всё в порядке, не стоит так нервничать.
На секунду я задумался, потом до меня дошло, что она говорит о треморе.
— Ах, это, — ответил я. — Поэтому я сюда и пришёл. В смысле, к неврологу.
После обоюдного смущения она ушла и закрыла за собой дверь. Через минуту дверь снова открылась и вошёл врач собственной персоной. Выглядел он так, как мне его описали — поджарый, грозный, с места в карьер.
— Говорят у вас диагностировали болезнь Паркинсона, — пробурчал он с некоторым недовольством. — Сколько вам лет?
Тридцать, ответил я. Он покачал головой, будто был раздражён тем, что ему приходится тратить на меня время.
— Что я могу сказать… Сомневаюсь, что у вас БП. Возможно эссенциальный тремор[52]или что-то ещё. Вряд ли человек вашего возраста может иметь болезнь Паркинсона. Но раз уж вы здесь — давайте я взгляну.
В благодарность я обнял бы его, если бы он тут же не приказал снять брюки и вскочить на кушетку. Он собирался провести целую батарею тестов, которые я уже знал так хорошо, что сам мог бы их провести. Я был полон надежд. Наконец мы разберёмся в этом. Этот человек знает, о чём говорит. Весь этот трёп о Паркинсоне — несусветная чушью.
В эмоциональном плане — это был неожиданный диагноз. Было невыносимо мучительно рассказывать о нём Трейси, маме, семье; рассказы эти сопровождались слезами и объятиями. И после этого, как я сам должен был реагировать на него? Если это правда, и что если я в неё поверю? (два больших «если»). Пока что я решил притвориться больным и завалиться в кровать, будто найденное название этим физическим нарушениям, которые я испытывал уже больше года, внезапно сделало их в десять раз хуже и теперь к ним требовался совершенно новый подход. Но это было неправильно. По правде говоря — даже глупо.
Как гонец, которого собирались пристрелить после дурной вести, я сопротивлялся походам к неврологу после того случая, когда, не подумав, как следует, психанул от того, что у врача хватило смелости предположить, будто у меня БП. Иначе сходил бы проверился ещё раз, и если бы этот фарс не прекратился — то и третий.
А пока что решил провести собственное исследование. Но не для того, чтобы собрать информацию о болезни Паркинсона, которая у меня могла быть: больше, чтобы найти причины, по которым у меня её — быть не может. Первым подручным средством была, конечно же, «Энциклопедия здоровья Колумбийского Медицинского Колледжа». БП была втиснута между инсультом и эпилепсией. Вот первый абзац:
«Болезнь Паркинсона, иногда называемая дрожательным параличом, обычно возникает в возрасте от 50-ти до 65-ти лет. Основные симптомы: мышечная ригидность, гипокинезия и тремор. На ранней стадии могут проявляться и другие симптомы: редкое мигание, снижение активности лицевых мышц, фиксированная осанка, затруднения в смене позы (если нужно встать или сесть), склонность оставаться в одной позиции необычно долгое время. Но обычно пациенты обращаются к врачу только после появления тремора рук».
Из всего перечисленного я возлагал надежды только на: «обычно возникает в возрасте от 50-ти до 65-ти лет». Мои симптомы, если они всё-таки относились к БП, проявились в конце третьего десятка. Каким образом у меня могло быть старческое заболевание?
За дни, недели после первого диагноза, мне казалось я повстречал десятки людей с симптомами Паркинсона и все они были пожилыми. Удивительно, что я не замечал этого раньше. Уверен, мою невнимательность можно отнести к тому, что я называю «эффект ребёнка». До женитьбы дети для меня, можно сказать, были невидимыми. Потом Трейси забеременела и внезапно я стал везде видеть беременных, кормящих мамочек, толкающих коляски, сажающих малышей в ходунки. Сейчас случилось то же самое, только бесконечно удручающее. Те пожилые люди, одетые в кардиганы, которых я видел еле волочащими ноги в Сентрал Парк Вест в сопровождении медсестёр, — волочили ноги именно из-за болезни Паркинсона. Будучи учтивым, я всегда пропускал
