Шрифт:
Закладка:
- Не доказанная, - отрезал правитель. - Потому еще раз нет.
Визирь склонилась:
- Потому я столь обрадовалась, повстречав вас, удивительно способного исследователя мазанудженджей. Прошу, не пренебрегайте даром, развивайте его! Клянусь чем хотите, я с превеликой радостью помогу вам. А если в границах достославного вашего отечества сыщется обиталище мазанудженджей - а я почти не сомневаюсь, что вы сможете отыскать его - я помогу вам проводить те опыты, что находятся в отчизне нашей под запретом. Возможно, вы будете знать о судьбе своей или родных своих куда больше, нежели дозволено простому смертному, возможно, вы научитесь изменять ее должным образом, сообразуясь с вашей мудростью и...
Она замолчала, бросив беспокойный взгляд на государя. Но тот не смотрел ни на кого, подперев подбородок ладонями и глядя прямо перед собой.
- Вы будто смерти нашей стране желаете, - наконец изрек правитель. - Я понимаю вас, вы мудры и проницательны, но разум ваш затуманивается, стоит только разговору затронуть запретные в Мухтафи темы об опытах над мазанудженджами. Я не смогу отпустить вас ни в одну из стран, где найдутся эти звери, и, взвесив все доводы за и против моих слов, вы поймете, отчего. Но свое согласие на обучение сего достославного мужа я вам даю и подтверждаю.
В ответ я склонился пред мудрым правителем сего государства и с горечью в голосе отвечал:
- Увы, но я не смогу остаться, и вы понимаете, отчего. Но, тем не менее, отвечу, - продолжал я. - Мне тяжко переносить этот город, его жителей, мне чужд и ваш устав и нравы, мне довольно простой веры, которой вы напрочь лишены, и никакие познания в мире не способны лишить меня надобности в молитвенном созерцании и ожидании встречи с всевышним в итоге пути. Я грешен, мне тяжек его суд, но я жду его, не окружая себя ложными искушениями, подобно вам, заблудшим душам. Не ведаю вашего пути и не хочу знать, как тяжек он и безрадостен. Мне нужна вера, нужен глас муэдзина, требуется совет имама и поддержка близких и родных, разделяющих мою правду и мой образ жизни. Сколь ни притягателен ваш мир, сколь ни прекрасны возможности, открываемые в нем для меня, но мне тяжел он и непереносима сама мысль о жизни вне Творца всего сущего - а именно это влечет за собой проживание в Мухтафи.
Ни визирь, ни государь долго не отвечали мне, я уж раскаялся в гордыне за свои грубые слова, но понимал, они правдивы, и пусть сказаны неловко, но это не тот грех, за который мне назначена будет вечная мука в геенне, и мне, и прекрасной визирь. Наконец правитель пошевелился и просил подойти ближе, а когда я выполнил его просьбу, подал мне через визиря малую книжицу - я прочел заглавие и удивился, то были стихи Омара Хайяма.
- Это самое малое, что я мог сделать для вас. Вы отмечали особо его рубайат, потому я подготовил список. Прошу, возьмите сей дар и поступайте как считаете нужным.
Я поклонился государю и прежде, чем покинул залу, услышал голос визиря.
- Я буду ждать вашего возвращения.
Я склонился ответно и поспешил выйти. Шаги мои все ускорялись. Пройдя еще одну залу, я уже бежал, а после выскочил, запыхавшийся, из палат и только тогда огляделся, буквально через силу заставляя себя идти хотя бы быстрым шагом, не смущая всех прочих горожан, находившихся в этот час на площади перед дворцом правителя. Удавалось с трудом, свернув на следующую улочку, я снова перешел на пусть медленный, но бег, а после снова одернул себя. Ворвался в свои покои, приказал верному Селиму немедля собираться, а сам спустился снова вниз, приказывая седлать лошадей. Оставаться в городе хотя бы до конца дня казалось совершенно непереносимым, что говорить про ночь, которая, как и многие прочие, случившиеся в начале месяца, должна была внове пройти под открытым небом.
Наскоро помолившись, а после долго прося у Всеблагого прощения за вымученные слова и торопливость их произнесения, я взлетел в седло и, приказав Селиму не медлить и мгновения, поспешил к воротам из Мухтафи. Вряд ли прошло более получаса, как мы достигли их и, почти не задержавшись на выезде, поспешили прочь из города. Я не стал искать Юсуфа, славного нашего проводника, лишь передал с погонщиком весть о своем отбытии из города, рассчитывая, что уж обратную дорогу через расселины и перевалы найду. Вправду, она одна здесь, ведущая в Мухтафи, до самого тракта из Герата в Дели, вряд ли на ней можно свернуть не туда.
Конь уже начал недовольно хрипеть подо мной; впервые за долгие годы, что мы вместе, он испытывал на себе мой страх, мою неуверенность, мою жажду и тревогу. Селим окликнул меня, верный мой слуга дал понять, что еще немного, и я загоню своего жеребца.
Только тогда я смог спешиться и немного перевести дух. Ох, и зря же я так поступил! Уже через мгновение тьмы подспудных мыслей роем ворвались в разум, заполонили его, затерзали. Сердце мое рвалось на родину, к близким и друзьям, к тем, кто остался в Самарканде, кому угрожала или еще будет за короткое время правления Абд аль-Латифа угрожать опасность. Сын мудрого господина моего, человек подлый и низкий душой, он мстил каждому, кто осмеливался хотя б косо смотреть на него, да что смотреть, иметь мысли, отличные от его собственных - и при этом не являться опорой его правления. Меня можно смело относить к подобным людям - верные слуги прежнего господина, многие из которых уже бежали из города, а иные готовились к подобному, что мы без своего правителя? Что мы для нового хозяина Турана? Лишь помеха, досадное воспоминание об отце, для отцеубийцы тем более неприятное. Самое малое, что он может для нас сделать - это повесить на воротах. Но скорее всего, сварит живьем - эта казнь у него в чести.
Скопища Абд аль-Латифа уже вошли в столицу, стало быть, всем тем, кто верно служил господину своему угрожает непереносимая опасность. Вопрос не в том, захочет или нет новый правитель Турана расправиться со слугами отца, но в том, когда он это сделает. Сразу после восшествия на престол или по истечении
