Шрифт:
Закладка:
Я долго мерил шагами комнату, пока темень за окном не подсказала, что время последней молитвы настало. Истово молился я, поминая свои прегрешения, пока не дошел до заповеданной господом справедливости, и тут уста мои замолчали, я запнулся.
Сказано: Господь не запрещает вам быть добрыми и справедливыми с теми, которые не сражались с вами из-за религии и не изгоняли вас из ваших жилищ. Воистину, Бог любит беспристрастных. И где же моя непредвзятость? Отчего умалил достоинство тех, кто открыл мне свое жилище, оберег меня от искуса, помог в молениях и приготовил вино и хлеб. Разве вредят они мне своими руками и языками и хотят, чтобы я стал неверующими? Отчего мне захотелось думать об этих людях дурное, да они грешны, но лишь всеблагой отмеряет их истинные прегрешения и, взвесив, осудит, как полагается.
Иная мысль пришла: не испытание ли это моего горячечного рассудка, что тревожится далеким, не замечая близкого? Суждения мои стали кривы, выводы поспешны, не потому ли, что единый раз смутившись, мой разум вдруг утратил прежнюю ясность и точность, и теперь, дабы заполучить прощение за тяжелейший грех, тщится наказать тех, кого не мне надлежит судить, на них перекладывая вину за себя.
Воистину так. Я поднялся с колен, глянул в окно на приближающиеся снежные облака и с полегчавшими мыслями поспешил на новые поиски слуг государя. В этот раз мне было сообщено, что господин ныне собирается покинуть Мухтафи, вернувшись лишь через несколько дней, к концу недели.
От подобной новости я окаменел, не представляя, что делать далее. Первой мыслью было немедленно отправиться вслед за правителем, но по счастью, ее же я и отринул, оставшись наедине с другими, не менее безумными. Среди которых, к окончанию дня, оставалась одна - самому прокрасться в залу обитания мазанудженджей и попытаться постичь непостижимое. Сколь немыслимой ни представлялось эта задача, я зацепился за нее, как утопающий хватается за соломинку, принялся в отчаянии готовиться к ночной прогулке. Государь мой никак не мог столь долго ожидать меня, правитель же Мухтафи мог еще сколь угодно долго откладывать нашу новую встречу. Потому и оправдывал себя и тревогою о господине своем и памятью о недостойности здешних жителей, отказавшихся от подлинного благоденствия пред лицем господним. Я нагораживал мысли одна на другую, возводя достойный престол недостойному поступку, до тех пор, пока не уперся в небеса, точно строитель вавилонской башни.
Все, будто заранее зная, на что я решусь, многословно и в деталях рассказывали о заповедных покоях. Советники правителя настойчиво водили меня возле того самого крыла, где обитают таинственные мазанудженджи, объясняя, как можно ощутить неосязаемое. Долго, подробно, настойчиво даже говорили о чудесных существах, - неужто и вправду знали? Увидели уже тогда, что я покушусь на святое, отважусь на немыслимое? Нет, не может того быть, слишком мелок повод, ничтожен проситель, о нем правитель забудет, едва только он покинет пределы города.
Отбросив недужные мысли, я вернулся в свои покои и не выходил из них почти до самой полуночи, когда на одной из центральных башен Мухтафи часы не показали без четверти двенадцать. Тогда я выбрался из покоев, осторожно обходя обычно чутко спавшего Селима, и устремился к залам с мазанудженджами. Мне подробно рассказывали, что стражей у них нет, все запреты на посещения держатся исключительно на честном слове. Мало того, около полуночи, когда стража дворца сменяется, в холодные дни, как нынешний, окна ненадолго приоткрывают, так что у меня появится дерзновенная возможность оказаться внутри волею самих сторожей, не могущих даже помыслить, чтоб зайти в запретные покои этих животных. До сих пор ученые мужи не выяснили с достаточной достоверностью, какой воздух лучше для сих существ, а потому на всякий случай велят стражам открывать ненадолго окна и после обхода, закрывать их. Об этом мне так же было сообщено в очередной беседе с советником, когда я снова и снова спрашивал о возможности встречи с государем.
Когда я добрался до окон залы, те были приотворены примерно на ладонь. Осторожно открыв одно из них, и так же украдкой прикрыв обратно, я скользнул внутрь и огляделся. Полная луна, выбелившая камни в изморози, помогала моему делу, я прошел в глубь залы и остановившись возле столика, где, по заверениями советников, встает сам визирь, чтобы обеспокоить безмолвными вопросами животных, достал необходимые для вопрошания вещи - красные очки и флакон рубиновой пыли, единственного минерала, способного воздействовать на мазанудженджей, погружая зверьков в некое подобие сна - или чего-то в таком духе, что позволяло визирю коснуться их, не касаясь, зреть их через очки, не видя, и постигать ответы на свои вопросы без самой беседы.
Все было странно в этом действе, все претило, все настораживало, я будто оказался участником представления, которое сам для себя и буду разыгрывать. И все же, решил продолжить: надев очки, я осторожно посыпал вкруг себя пудрой и долго всматривался в окружающий меня мир, подернувшийся темнотой. Удивительно или нет, но ровным счетом ничего не произошло. Мне следовало ожидать подобного, ведь что я, случайный гость, вломившийся в запретные залы дворца правителя и пытающийся в мере понимания своей хоть что-то выяснить, самым неуклюжим способом.
Возможно, мне следовало поговорить с визирем, ведь я не раз видел его - невысокого сухопарого человека в неизменном темно-синем плаще поверх плотного халата, а в одном из разговоров с советником мне и вовсе представили его, пусть и заочно, входящего во дворец правителя. Отчего я решил вломиться в покои непостижимых зверей сам, но не потревожить вопросами визиря? Я так боялся встречи с, несомненно, умудренным летами человеком, постигшим немыслимое, знавшим наперед то, что свершится через столетия. Скорее всего, эти мысли и отдалили меня от всякой беседы с ним, что я почел за благо самостоятельно попытаться задать вопросы и получить ответы. Хотя бы один вопрос.
Внезапно в голове что-то
