еще более «индустриальный» подход, чем массовый завоз медоносных пчел: посевы растут под крышей, а пчел (шмелей) доставляют исключительно для опыления, мед от них никому не нужен. (Кстати, шмели тоже производят мед, хотя и в крошечных объемах. Его слишком мало для коммерческих целей, но, если вам представится возможность окунуть в него палец, попробуйте, этот мед бывает удивительно вкусным!) Однако шмели сталкиваются с теми же проблемами, что и медоносные пчелы, а изучены они гораздо меньше. Забота о поддержании в них жизни требует гораздо больших усилий. И даже если они живы-здоровы, управляться с ними сложнее, чем с пчелами. Век их колоний краток: они не переживают зиму и редко живут дольше одного сезона. Иначе говоря, фермерам приходится покупать новых шмелей каждый год, а то и чаще. В сравнении с ними медоносные пчелы при хорошем уходе способны не только пережить зиму, но и просуществовать долгие годы. (Можно также сравнить их с дикими пчелами, которые выживают сами по себе, если только человек не уничтожает среду их обитания.) Более того, все проблемы, с которыми сейчас сталкиваются медоносные пчелы, рано или поздно свалятся и на шмелей. Это лишь дело времени.

Совсем недавно несколько фирм начали патентовать новых пчел-роботов. Эти создания будут распознавать цветы при помощи алгоритмов машинного обучения, встроенных в их крошечные механические мозги, перелетать с цветка на цветок и опылять их. Или, по крайней мере, они смогут перемещаться по воздуху когда-то в будущем. А пока самые продвинутые экспериментальные образцы обходятся специальными дорожками, по которым подъезжают к цветам, а затем выдвигают к ним свои маленькие механические ручки. Первые прототипы размером с небольшой холодильник опыляют по нескольку цветков за час; в процессе опыления примерно столько же цветков ими уничтожается. Я собирался было сказать, что их можно сравнить с секс-роботами для наших посевов, но потом подумал, что аналогия здесь неуместна: они и есть секс-роботы. Их изобрели, чтобы делать нечто, что и без того делается природой, – в надежде, что они будут бродить по миллионам акров полей, выполняя эту природную задачу. Впрочем, сам подход достаточно привлекательный, так что компания Walmart запатентовала свой вариант, хотя в их патенте описывается даже не рабочий прототип, а всего лишь идея, которая когда-нибудь, возможно, воплотится в жизнь.

Цветущее поле, над которым кружат крошечные пчелы-роботы, – такой образ будущего очень напоминает мне ведро, набитое деталями от пылесоса. Специалисты, занимающиеся пчелами, поспешили высказать свою реакцию с присущей им деликатностью: «This is f*$#ing crazy!» Одну команду ученых, специализирующихся на пчелах и изучающих опыление, эта идея до того задела, что они даже написали статью с изложением множества причин, по которым из этой затеи ничего не получится{152}.

Множество естественных функций, которые миллионы лет выполнялись дикими видами, сейчас рискуют быть переданными какому-нибудь чуду человеческой инженерии. Рисуя себе образы будущего, многие задумываются, как заменить природные службы технологическими альтернативами. Это касается, например, связывания углерода. Сотни миллионов лет назад растения обзавелись способностью использовать солнечную энергию, чтобы связывать атомы углерода из углекислого газа, преобразуя их в сахар, и тем самым запасать энергию. На этом процессе в результате строится вся животная жизнь. Затем появились люди, которые выяснили, что древний углерод в виде угля и нефти можно сжигать; принявшись за это, они перегрузили атмосферу углекислым газом, из-за чего началось масштабное потепление. Сегодня на совещаниях и конференциях по всему миру выдвигаются всё новые технологические проекты, нацеленные на удаление углекислого газа из атмосферы, – своего рода попытки на скорую руку заменить медленную работу растений. Нельзя исключать, что какие-то из этих задумок отлично сработают, но, возможно, они окажутся абсолютно бесполезными. В любом случае для начала нам стоило бы с максимальной дотошностью разобраться, как именно растения связывают кислород, какие группы растений наиболее преуспевают в этом и как наилучшим образом сохранять именно такие виды. Причем было бы разумно делать все если не загодя, то хотя бы одновременно с придумыванием инженерно-технологических способов связывать углерод «быстрее» и «лучше», чем это делает природа.

Примеров того, как мы пытались при помощи технологий починить то, что сами сломали, бесчисленное множество. Там, где мы истребили хищников, теперь нужны вооруженные люди, которые отстреливают оленей, чтобы сдержать рост их популяций. Там, где мы истребили врагов наших вредителей, сегодня требуется все больше пестицидов, чтобы держать этих вредителей под контролем. Там, где мы вырубили береговые леса или выпрямили русла рек, ныне необходимо строить плотины и дамбы, чтобы сдерживать водные потоки.

Чем больше людей переселяется в помещения, тем более далекими нам видятся – и становятся – функции природы. Чем менее очевидными они оказываются, тем более нормальными будут представляться «полчища секс-роботов для растений». Заимствуя пример из главы 8, можно предположить, что неизбежными станут и попытки упрощения или даже замены тех микробов, которые живут в наших собственных организмах. В принципе, можно было бы разобраться, в каких генах иных видов – живущих в нашем кишечнике, на нашей коже и даже в наших легких – мы особенно нуждаемся, а потом добавить эти гены в человеческий геном. Технологически такое уже возможно, хоть и трудоемко, но в будущем станет проще. Редактирование генома человека сейчас считается этически сомнительной процедурой, но речь ведь идет об отдаленном будущем, а над культурой и этикой своих потомков мы не властны. Так что давайте просто представим, что генно-модифицированные люди в какой-то момент окажутся чем-то вполне допустимым. Например, инженеры завтрашнего дня могут встроить людям гены, позволяющие телу самому добывать азот из воздуха (как делают некоторые бактерии) или даже заниматься фотосинтезом.

Но пищеварение гораздо сложнее простого связывания азота или фотосинтеза, а микробы в кишечнике общаются с иммунной системой и с мозгом. Они обмениваются сигналами, какими обменивались на протяжении миллионов лет. Мы знаем, что отдельные свойства этих сигналов способны повлиять на работу иммунной системы (и на перебои в ней), а также на саму личность человека. Но что именно представляют собой эти сигналы, нам неизвестно: ведь о самом факте их существования мы узнали всего несколько лет назад. Возможно, мы разберемся в этом языке, расшифруем каждое сообщение и поймем, как заменить сигналы химическими веществами, которые будут отправлять сообщения по нашему выбору. Или, может быть, мы поймем, как встроить в свои клетки новые гены, позволяющие дурачить их, внушая, что они получили нужный сигнал. И тогда кишечник снова и снова будет направлять нам сигнал: «Я доволен. Я сыт. Я доволен. Я сыт». Но тут самым большим препятствием будет уникальность каждого человека. На свете нет двух одинаковых геномов, как нет и двух одинаковых мозгов или иммунных систем. Поэтому вашему телу требуется от микробов нечто иное, нежели моему телу. Научимся ли мы подгонять гены, которые решим перекроить, к конкретному человеку? Может быть, когда-нибудь.

Прямо сейчас идея возложить функции наших микробов на новые клеточные гены остается лишь фантазией, воображаемой будущей вероятностью. В этом сценарии ученые станут еще умнее и будут готовы с еще большим рвением вторгаться в природу – даже в природу человека. Но одновременно стоит упомянуть и другой технологический вариант. Мы могли бы создавать хранилища микробов и наделять необходимыми микробами новорожденных. Мы могли бы также снабжать нужными микробами и взрослых, утративших те микробы, что у них были. Такое уже происходит в виде трансплантации фекальной микробиоты – по сути, человеческого аналога проктодеального кормления у термитов. Разумеется, представляя себе будущее, где новорожденным будут давать микробы из микробного банка, нужно добавить и знание о том, какие конкретно микробы нужны людям с учетом имеющихся у них генов. Но теоретически и в этом можно будет разобраться. Однако если мы пойдем по такому пути – а работа в этом направлении уже ведется, – то, по моим прогнозам, прежде чем метод станет надежным, нас ждут долгие годы, а может быть, и столетия неудач и сбоев.

В конечном счете,