как статист, но статист необходимый, а где-то на расстоянии — там, где белеют вон те деревья, — находится зрительный зал, сидят люди и смотрят на него. И он энергично шел и шел, поднимаясь на невысокую горку, пока не достиг какой-то старой церкви, рядом с которой торчала колокольня с золотым петухом на верхушке. Здесь он остановился передохнуть, глубоко вдыхая морозный воздух и прислушиваясь к далеким барабанам, подождал, пока коротко взвизгнули трубы, и пошел дальше, вместе со скрипками, спускаясь с горки в толпе детишек, которые, словно по невидимому знаку, вдруг разом выскочили изо всех домов с ранцами на плечах, потом пересек несколько проспектов и улиц, осторожно прокладывая себе дорогу среди женщин с хозяйственными сумками и выжидая перед замерзшими светофорами в толпе идущих на работу людей, а меж тем снег — мягкий, редкий и уже такой привычный — таял под его ногами, музыка накатывалась упрямо и зловеще, и невидимый режиссер приказывал: ты иди, твое дело идти, — а публика, что ждала там, вдали, в том месте, где сквозь белый туман уже робко пробивался золотистый свет утреннего солнца, неотрывно смотрела на сцену, зачарованная этой новой оперой, в которой он участвовал тоже.

Он уже снова сворачивал на улицу, где находился его пансион, когда церковные часы пробили девять, и он вдруг очнулся от своего сна наяву. Девушки с перьями уже не было, за стойкой сидела теперь и вязала старуха, закутанная в черную шерстяную шаль, он улыбнулся ей, сказал по-немецки «зекс» и взял свой ключ, пробормотав по-английски что-то о снеге на улице, но она его не поняла. Вторая половина завтрака стояла нетронутой.

Он поспешил наверх и осторожно постучал, но ответа опять не было, и он тихонько приоткрыл дверь — его записка по-прежнему лежала на полу, и на спящую женщину снова легла тонкая розоватая полоса света, лизнув угол кровати. Томительный страх проснулся в нем: неужто одна таблетка так оглушила ее? а может, это ее всегдашняя привычка — отсыпаться в отпуске? — и он робко вошел в комнату, но она даже не услышала его шагов, ее лицо было спокойным, но очень бледным, наклонившись над ней, он различил седые корни крашеных волос. Ему хотелось приподнять одеяло, чтобы, проверить, на месте ли наложенный им бинт, но он испугался, что она может проснуться и неправильно истолковать его намерения, и почел за лучшее снова беззвучно удалиться. Задумчиво спустившись в свой номер, он оделся потеплее и опять вышел наружу.

Теперь улица ожила. Немцы уже успели растопить весь снег, обдувая его горячим, пыхтящим паром из тонких металлических трубок; небольшие торговые фургоны стояли у магазинов, выгружая деревянные подносы со свежими булочками и прочей снедью. Молхо еще с четверть часа походил вокруг пансиона, с беспокойством размышляя о странном обороте, который приобрела его любовная авантюра, потом со страхом сообразил, что она могла по собственной инициативе взять еще одну таблетку, — эта догадка заставила его вернуться в пансион и, снова поднявшись к ней в номер, торопливо заглянуть в приоткрытую дверь — нет, здесь ничто не изменилось, ее явно оглушили таблетки. Взяв со столика коробочку, он проверил ее содержимое, злясь на себя, что согласился ее оставить, — ну, конечно, она взяла вторую таблетку! Он позвал ее по имени и на сей раз различил легкое шевеление, снова наклонился над ней, стараясь повторять ее имя повеселее, чтобы не встревожить, и мало-помалу она услышала его, но никак не могла открыть глаза — потом наконец открыла, но ее веки тут же опустились снова. «Что случилось?» — «Вы спали без задних ног. Я просто хотел узнать, как вы себя чувствуете». Она закрыла глаза, как будто думала, что ответить, и вдруг снова стала мучительно трогательной в своей попытке отозваться из пропасти неодолимого сна. Наконец очень медленно и слабо, словно бы утратив всю свою юридическую сообразительность, ответила: «Я в порядке», — и сразу же хотела повернуться на бок, чтобы снова заснуть, но он решил мешать этому, пока удастся. «Нога не болит?» Она опять долго молчала, но в конце концов едва заметно покачала головой: «Не болит». Она, казалось, вообще не помнила, что у нее есть нога. «Будете спать дальше? — спросил он с опаской и, отчаявшись получить ответ, произнес: — Ладно, продолжайте спать», как будто ей нужно было его разрешение, и уже от двери обвел глазами комнату — не требуется ли здесь еще какое-то его вмешательство, — как вдруг ему пришла в голову странная мысль, что она, возможно, никого не узнает вообще, и его охватил ужас — не было ли у нее сотрясения мозга? На этот раз он решился приподнять одеяло и потрясти ее за маленькое плечо: «Мириам, вы меня узнаете?» Она медленно открыла глаза, и он с облегчением увидел в них вспышку узнавания. «Конечно», — ответила она вяло и без особой радости, как будто он утомлял ее своей назойливой заботой. Он окончательно решил, что сейчас ему здесь не место. «Тогда спите, отдыхайте, я не буду вам больше мешать», — сказал он и быстро вышел, решив, что он сделал все, что мог, и к тому же вспомнив, что сегодня суббота, — возможно, она вообще привыкла в этот день долго спать.

Снаружи он нашел табличку с надписью на нескольких языках, в том числе на арабском: «Просьба не беспокоить», — и повесил ее на ручке двери, потом спустился в вестибюль с чувством, что заслужил полное право побродить и посмотреть город, который она уже знает, а он — нет, и, проходя мимо маленькой комнатки в вестибюле, где черствел ее завтрак, подумал, не съесть ли его, но тут же отказался от этой мысли — кто знает, как это будет расценено? вышел на улицу, нашел небольшое кафе и заказал себе второй завтрак — кофе и булочку с маленькой сосиской, чтобы запастись силами для прогулки по морозу, — он рассчитывал, что главная их еда опять будет вечером, когда она окончательно придет в себя и основательно проголодается. Но вопрос о тальвине все еще беспокоил его, и он решил зайти по дороге в аптеку, найти такую же коробочку и для верности посчитать, сколько в ней таблеток.

Теперь окрестный мир проснулся окончательно — над тротуарами поднимался пар, повсюду деловито сновали люди, владельцы магазинов начищали медные ручки входных дверей и подметали снег перед входом. Весь квартал явно переживал перестройку — модные магазины поднимались рядом со старыми лавками, бутики и маленькие картинные