Теория превратилась в репрессивное сознание. Пролетариат стал мифом, не в смысле своего существования, а в смысле своей революционной роли класса, который должен освободить человечество и таким образом разрешить все социально-экономические противоречия. В реальности он существует во всех странах, характеризующихся формальным господством капитала, где этот пролетариат всё ещё является большинством населения; в странах, характеризующихся реальным господством капитала, можно найти огромное количество мужчин и женщин, живущих в условиях пролетариев 19-го века. Но деятельность любой партии или группы организуется вокруг мифа. Миф является их источником. Всё начинается с появлением этого класса, который определяется как единственный революционный класс в истории, или, по крайней мере, самый революционный. Всё что случилось до этого рассматривается как функция для возникновения этого класса, а все предыдущие события вторичны по отношению ко всему, что пережил или создал пролетариат. Он определяет даже поведение. Любой пролетарий спасён; любой не-пролетарий должен искупить своё непролетарское происхождение различными видами деятельности, вплоть до отбывания сроков на фабриках. Группа достигает революционного существования только в тот момент, когда она может предъявить одного или нескольких «подлинных» пролетариев. Наличие человека с мозолистыми руками является гарантией, сертификатом революционной подлинности. Содержание программы, отстаиваемой группой, её теория, даже её действия, перестают быть важными; обладает значением лишь присутствие или отсутствие «пролетария». Миф поддерживает и оживляет антагонизм между интеллектом и физическим трудом. Многие коммунисты рабочих советов превратили анти-интеллектуализм в культ, служащий им в качестве замены теории и оправдания. Они могут плести любой идиотизм; они будут спасены; они пролетарии.

Точно так же, как многие думают, что тот, кто выходит из партии перестаёт быть революционером, считается невозможным быть революционером, не занимая пролетарскую позицию, не обладая пролетарскими добродетелями. Контрреволюция заканчивается на мифических границах, отделяющих пролетариат от остального социального тела. Любое действие во имя пролетарского движения оправдано. Человек действует не из потребности действовать, не из ненависти к капиталу, но потому что пролетариат должен восстановить свою классовую базу. Действие и мысль разоблачаются посредниками.

Вот как, особенно после 1945-го, пролетариат, как революционный класс, изжил себя: через свой миф.

Историческое изучение пролетарских революционных движений пролило бы свет на ограниченный характер этого класса. Сам Маркс ясно показал его реформистский характер. В общем и целом, начиная с 1848-го, когда он требовал права на труд, до 1917-1923 гг., когда он требовал полной занятости и самоуправления для рабочих профсоюзов, пролетариат бунтовал исключительно внутри капиталистической системы. Это кажется противоречием с Марксовыми «Критическими заметками к статье Пруссака ‘Король Пруссии и социальная реформа’». Но в этот момент пролетариат реально выказывал себя как класс без резервов, как воплощение тотального отрицания. Он был вынужден пойти на полный разрыв с обществом, который позволяет представить какой могла бы стать коммунистическая революция, а следовательно коммунизм. Маркс был прав; но капиталистический способ производства, для того, чтобы выжить, был вынужден уничтожить подрывавшее его отрицание. Пролетариат, который находится вне общества, как Маркс и Энгельс говорят в «Немецкой идеологии», всё больше интегрируется в общество; он интегрируется в той степени, в которой он борется за выживание, за укрепление; чем более он самоорганизуется, тем более он становится реформистским. Он успешно, вместе с немецкой социалистической партией, формирует контр-общество, которое в конечном итоге поглощается сообществом капитала, и тогда наступает конец отрицающего движения пролетариата62.

Разве Каутский, Бернштейн и Ленин не распознали просто реальность рабочего движения, когда они заявили, что его необходимо было объединить с социалистическим движением: «Рабочее движение и социализм ни в коей мере не идентичны по своей природе» (Каутский)?

Разве дискредитированное заявление Ленина о том, что пролетариат, сам по себе, способен обрести лишь профсоюзное сознание, не описывает истину о классе, привязанном к капиталу? Его можно критиковать только с точки зрения различения, проводимого Марксом в Нищете философии, между классом, как объектом капитала и классом как субъектом. Без революционного подъёма пролетариат не может стать субъектом. Процесс, через который он должен был стать субъектом, подразумевал вмешательство постороннего, внешнего сознания, которое в данный момент воплотилось бы в пролетариате. Это сознание, исходящее извне — это самая овеществлённая, самая отчуждённая форма репрессивного сознания! Следовательно, смысл не в возобновлении дебатов и возвращении к Марксу, но в признании того, что цикл пролетарского класса теперь окончен, в первую очередь, потому что его цели были реализованы, во вторую, потому что он уже не играет решающую роль в глобальном контексте. Мы достигли конца исторического цикла, в течение которого человечество (особенно та его часть, что проживает на Западе) двигалось в рамках классовых обществ. Капитал реализовал отрицание классов — посредством мистификации, поскольку он всё ещё сохраняет конфликты и столкновения, характерные для существования классов. Реальность — это деспотизм капитала. Мы должны противостоять капиталу, а не прошлому.

Почти все социал-демократы осознавали разрыв между реальным, реформистским движением рабочего класса и социалистической целью. Бернштейн заявлял, что было необходимо адаптироваться раз и навсегда, ясно и прямо, не лицемерно (как большинство социалистов) путём революционных заявлений, чтобы утаить компромиссы63. В то же время, определять и классифицировать пролетариат становится всё более проблематичным. Эта проблема стала настолько острой, что в начале века почти все революционеры пытались определять пролетариат через сознание: Люксембург, Паннекук напрямую, Ленин, Троцкий косвенно через партию и т.д. Российская революция лишь увеличила срочность определения пролетарского класса; таков контекст попыток Корша и особенно Лукача в «Истории и классовом сознании». Позже Бордига считал, что класс следует определять в терминах способа производства, который он выстраивает. Так, он может быть классом для себя только с того момента, когда его действия движутся к этой цели, только в той степени, в какой он осознаёт свою программу (описывающую этот способ производства). Для Бордиги он существует, если существует партия, потому что программу может осуществить только партия. «Нам всё ещё нужен объект, партия, для того, чтобы представить себе коммунистическое общество»64. Но в той мере, в какой мужчины и женщины способны двигаться к коммунизму сами по себе, как это наблюдается среди современной молодёжи, становится очевидно, что этот объект, партия, не нужен.

В общем, для адвокатов партии, так же, как и советов, проблема действия во многом сводится к поиску прямых или косвенных средств сделать пролетариат восприимчивым к собственному сознанию — поскольку согласно этому взгляду пролетариат является самим собой только через самосознание.

4. Коммунизм

Революционный реформизм — проект создания социализма на основе капитализма и